Читать книгу "Кислородный предел - Сергей Самсонов"

Можно было подумать, что мозги у поколения их родителей основательно взбиты советской идеей принудительной скромности, но что-то тут, конечно, было более глубокое и древнее: таким вот равнодушием к излишнему материальному наделены святые старцы, но в то же время — многие обыкновенные земные люди из нашей ныне вымирающей деревни. Монахи живут в присутствии смерти (или, может, в ожидании воссоединения с Богом), деревенские же люди заворожены вековечным круговым движением времени, и смерть для них — часть неслышного, невидимого в городе хода вещей; природа пышно умирает у них перед глазами каждый год, и люди тоже осыпаются, как листья, и сходят, как снег.

— Я что подумал, мать, — сказал он. — Ты, получается, у нас вроде как святая. Ну, по крайней мере аппетиты и запросы у тебя монашеские.

— О, — отвечала мать — монашеские. Монашеские ты бы знал, какие. Ну а ты бы вот хотя бы не разбрасывал окурки где попало, — попросила мать, недовольная, что он высаживает скуренные до фильтра сигареты в ее цветочные горшки. — Ужинать будешь?

— Нет, спасибо.

— Но ведь ты с самого утра… так можно разве?

— Я на диете, Анна Павловна. Я это… очищаю кровь. От шлаков и токсинов.

— От шлаков и токсинов! — простенала мать. — Это как? Сигаретами? Водкой? Да ты же отравленный весь! Ты — белый! Черный весь внутри!

— Так белый или черный? — усмехнулся Сухожилов. — А после девяти жрать вредно. Нет, мать, скажи, кто вообще придумал эту ересь — про «после девяти»? Это как? Ну а если мужик возвращается в десять? В половине второго?

— Что там у тебя на работе? — спросила бесполезно мать, не предвидя иного ответа, кроме самого обтекаемого и никакого.

— Затишье, в общем-то. Мы все теперь в спящем режиме.

На все, что с ним происходило, она имела непогрешимое чутье и даже некое всепроникающее, сродни рентгеновскому, зрение: как раньше она могла увидеть все синяки и ссадины под курткой и штанами мальчика, так и теперь мгновенно различала трепещущие красным злокачественные изменения во внутренней жизни взрослого сына. И сын сейчас не то чтобы пребывал вот в этом спящем заявленном режиме, но бодрствовал так, как повелел Христос своим апостолам в Гефсиманском саду, и даже спал с открытыми глазами, вздрагивая от каждого воспоминания, как ревностно хранимые ей в доме стеклянные банки от грохота близкого товарняка. Как детстве он, переиграв в футбол, вдруг дергал в неглубоком чутком сне ногой, разя враждебные ворота, так и теперь вдруг порывался среди ночи и лежа на боку бежать куда-то, и разница была лишь в том, что эти, современные, сейчасные баталии велись в реальной жизни, а не на футбольном поле.

Сперва мать думала, что это вихрь экономического катаклизма, который ныне дул над миром, столкнул его с давно проторенного, ровного и верного пути обогащения и выбил из него все деньги, вот потому-то сын, не принимая собственной предпринимательской кончины, и мечется, не зная, как отдать кредиты, которые он брал под дикие, самоубийственные, расстрельные проценты; вот потому-то Сухожилов и приехал к ней, что продал за долги свою огромную квартиру в центре города и здесь остались для него единственные родные стены. Но только ведь на то и быть ее чутью непогрешимым, чтобы рано или поздно догадаться, что все огромные богатства сына по-прежнему при нем, но только теперь они для Сухожилова — как пряники для диабетика, как черная икра и жирная баранина для человека с прободением язвы двенадцатиперстной кишки. Налети и вправду на него инфляция, обесценься все заводы, которые он покупал и продавал, — этот страшный натиск обезумевшей всемирной экономики, это горе коммерческой смерти столь же мало бы затронули и потрясли его, как голубиное дерьмо гранитный памятник великого вождя.

Мать было подумала, что наше государство занесло над Сухожиловым пудовую лапу закона — как это уже случалось прежде, когда к ней в дом врывались, не сняв испачканных ботинок, милиционеры, — но рассудила: в этом случае бы вряд ли Сухожилов оставался у нее — заслышав лязг тюремного засова, умчался за границу бы с тем настоящим, на чужие Ф.И.О. паспортом, который вечно носил с собой в кармане, не забывая перекладывать из одного пиджака в другой.

Ей оставалось лишь гадать об истинной причине перемен в ребенке, который, взнузданный необъяснимым долгом, метался день-деньской по городу, не находя того, кому обязан заплатить. В те полтора часа, которые ей были предоставлены на молчаливое общение с сыном (который после этого, не раздеваясь, проваливался в свой звериный чуткий сон), она смотрела передачу про обнаруженного то в Вермонте, то в горах Тянь-Шаня снежного потомка тех самых пресловутых, тупиковой ветви, доисторических неандертальцев, которых современная наука считала навсегда исчезнувшими с лица земли. Сын в это время раскрывал свой плоский черный чемоданчик и, равнодушный к репортажам из штаба МЧС и мукам погорельцев из московского отеля, упрямо искал в безвоздушном, безмолвном, бескрайнем эфире своего кредитора, со скрежетом зубовным открывая и захлопывая окна, — как будто рылся в ящиках комода, надеясь отыскать на самом дне заначку тысячелетней давности.

Она украдкой взглядывала на яркий маленький экран, залитый северным сиянием звездного, межгалактического фона рабочего стола; на белые страницы документов, словно подложенные под стекло, на адресные книги с перечнем больниц, на карты местности с детализацией до улицы, до дома, на описания болезней, как будто аккуратно вырезанные из медицинской энциклопедии; он страшно заболел, — была такая мысль, ожгла, пронзила, — и ищет лучшего врача, чтобы тот остановил злокачественное перерождение смертельно важного, за жизнь ответственного органа.

Но дальше сын уже вперялся в чужие фотографии и, верно, паспортные данные, которые располагались бесконечным, многосотстраничным списком; мордашки в маленьких квадратиках все были вроде девичьи, и мать предположила, что сын ее на тридцать третьем году разболтанной, неупорядоченной, хищнической жизни проникся наконец звериным чувством одиночества и стал искать себе подругу и жену, с которой совпадет, как грубая шипастая подошва со своим же отпечатком в податливой глине. И ищет он ее по фотографии, параметрам и описанию душевных качеств, как это принято у многих молодых людей их поколения, вот в этих виртуальных сферах, ведь это расширяет область поисков до истинных размеров мира и делает твой выбор в буквальном смысле безграничным. Да, но какая связь между больницами и этим выводком невест? Зачем хвататься за продление рода и в то же время путешествовать по зонам, в которых все подчинено законам перехода всего живого в прах и тлен?

Его отношения с женщинами оставались в разговорах с матерью предметом умолчания; мать мельком видела при Сухожилове различных, но неотразимо похожих друг на друга женщин: все с жадно-чувственным рельефом строгих, неприступных лиц, они испуганно и сумрачно выглядывали из сухожиловского черного автомобиля, обычно не отваживаясь покинуть эту лакированную капсулу и выйти в неприсущую себе среду — не то что пересечь пространство тесного двора и вознестись на близкий третий этаж в квартиру Анны Павловны. А если вдруг они и выходили из машины, то оставались все равно привязанными к ней, как к единственной опоре, и с гадливостью старались пропускать отравленный воздух спального района исключительно сквозь фильтры длинных дамских сигарет. Мать понимала: для таких быть с мужем во всех тяготах — задача непосильная; терпение и жертвенность для них — как суша для глубоководной рыбы, поэтому у них не муж — хозяин. Всему виной, — она считала — способ зрения сына, который ждет и требует от женщин одного — вот этой внешней ладности, как на рекламах, и безотказности японской техники, которую спокойно можно отключить, когда устанешь от звука и картинки.