Читать книгу "Сокрытые лица - Сальвадор Дали"

– Что бы ни случилось, – сказала она, жестко вглядываясь в глубину его глаз, – не кричи!

Грансай развел огонь и бросил в него пачку документов, которые желал уничтожить. Почти тут же дыра в потолке в Вероникиной комнате изрыгнула вихрь искр. Затем, как и прошлой ночью, яростная тяга в камине разогнала куски горящей стружки по всей комнате, и пока мелкий огненный дождь падал на них, Рэндолф закрывал Веронике голову руками. Рискуя опалить лицо, Вероника глянула на него: горящий уголь в тот же миг упал ему на лоб.

– Ты, поджегший небо, – пробормотала она сквозь зубы, – терпи теперь клеймление искрой!

После первого же огненного взрыва камин погас, и граф Грансай удалился.

– Я уверен, что это чистое совпадение, – сказал Рэндолф, копаясь в свертках обугленной бумаги. – Он пришел сюда лишь для того, чтобы сжечь какие-то секретные документы.

– Вскоре узнаем, – сказала Вероника многозначительно, и лицо ее, пока она усаживалась на своего белого коня, было сумрачно и сурово.

В тот последний вечер пребывания Рэндолфа в Палм-Спрингз, он, граф Грансай, Вероника и Бетка ужинали за столом отполированного красного дерева, в котором свирепо отражался блеск показного и безжалостного столового серебра. Было точно девять часов вечера, все молчали.

– Можно подумать, что у нас тут заговор молчания! – с большой непринужденностью сказал наконец Грансай. Он только что проглотил последнюю порцию consommé , но ответом ему было лишь зловещее звяканье серебра о тарелки. Граф взял грушу из фруктовой вазы, стоявшей перед ним, и принялся чистить ее, будто в нервном предвкушении десерта. Но тут же вернул себе самообладание и продолжил: – Это молчание я могу интерпретировать лишь как печаль, кою мы все чувствуем в связи с отбытием нашего друга Рэндолфа, который, можно сказать, свалился с небес исключительно с целью подсластить наше избыточное уединение, а винить за это уединение можно меня одного. Я думал о вас, Рэндолф, весь вечер, – продолжил граф, пристально глядя на летчика. – Съездил к башне в оазисе, желая сжечь кое-какие секретные документы в том самом клятом камине, из-за которого нам пришлось оттуда ретироваться. А вы? Чем вы были заняты нынче?

Рэндолф, не моргнув глазом, ответил:

– Вы испытываете мою честь на предмет честного ответа?

– О, ни в коей мере, – ответил Грансай, – просто вопрос, как любой другой.

– Тогда, – сказал Рэндолф, – я, представьте себе, весь вечер провел как обычно, куря одну за другой сигареты.

– Это не полезно для вашего геройского сердца, – отозвался Грансай.

Веронику словно заворожило лилипутское отражение в столовом серебре, в которое она уперла взгляд с самого начала этого разговора, а Бетка, испуганная и бледная, смотрела на Веронику.

– Занятная страна Америка, вам не кажется, Рэндолф? – проговорил Грансай, откусив от груши, вздетой на вилку, и скривившись, после чего отложил прибор на край тарелки. – У плодов нет вкуса, у женщин – стыда, а у мужчин – чести!

Рэндолф вскочил на ноги, словно отпущенная пружина. Бетка попыталась удержать его, но он уже рванулся в Грансаю, который, не двигаясь с места, старательно утирал губы салфеткой после того как увлажнил их апельсином, словно давая понять, что ужин окончен. Граф добавил:

– Обращаю ваше внимание, Рэндолф, на тот факт, что пепел от вашей сигареты упал вам на плечи, что странно, а также вам на лоб, что еще страннее. А тут у вас ожог. – Грансай указал на красноватую припухлость у линии волос на голове у Рэндолфа. Затем перевел смутный взгляд на Веронику – та по-прежнему не двигалась, казалась отсутствующей и не обращала ни малейшего внимания на все более угрожающее поведение Рэндолфа.

– Плоды нашей страны, – сказал Рэндолф, отмеряя каждый слог, – имеют вкус свободы и гостеприимства, коим вы подло воспользовались, чтобы питать себя и свою подковерную возню; наши женщины – те, кого вы безуспешно пытаетесь растлить, совратить и лишить плодовитости, а наши мужчины имеют честь жертвовать своими жизнями в этой вашей Европе и восстанавливать достоинство, кое вы, не будучи подлинно мужчинами, чтобы защищать, постыдно уступили врагу.

Грансай теперь тоже пытался встать, но не успел он подняться, как получил от Рэндолфа устрашающий удар кулаком в лицо, повергший его на пол вместе со стулом.

Вероника кинулась к Грансаю и попыталась с Беткиной помощью вернуть его к жизни. Граф едва мог поднести руку к сердцу, а пальцем другой руки слабо дергал за воротник рубашки, словно задыхался. Бетка развязала узел тяжелого галстука в серебряную крапину, рванула сорочку, оголила ему грудь. Залитые кровью глаза Рэндолфа уперлись в предмет, от которого у него в остолбенелом изумленье перехватило дыхание, и несколько мгновений он думал, что ему мерещится. На тонкой цепочке вокруг шеи соперника висел крест с жемчугами и бриллиантами, который Вероника дала ему в Париже и который он доверил графу Грансаю в полете на Мальту! Этот загадочный Нодье – не кто иной как сам граф.

– Вероника! – воскликнул Рэндолф. – Крест на этом человеке – тот самый, что ты дала мне!

Постепенно возвращаясь в сознание через несколько часов после сердечного приступа, граф Грансай добрые пятнадцать минут лежал с закрытыми глазами, делая вид, что все еще спит. Но он знал, что Вероника здесь, встревоженная, любящая, у его постели, внимательно смотрит за ним – всего миг назад он тайком подглядел сквозь ресницы. Он заново проиграл сцену с Рэндолфом и чувствовал, что любовь Вероники удвоилась в его пользу – из-за того, как зверски обошелся с ним его соперник, невзирая на деликатность состояния его сердца в последние несколько недель. После этой потасовки он получал удовольствие от возвращения к жизни, в тепло и уют обстановки, голова его покоилась на пуховой подушке выздоравливающего. И как никогда прежде понял он подлинную ценность и значение жены, супруги. Как радостно было сейчас мягко, постепенно просыпаться, и сквозь тенистую расплывчатость густых ресниц распахивающихся век он все более отчетливо видел фигуру Вероники, только и ждавшую, наверное, замерев сердцем, его пробуждения, чтобы сразу броситься к нему, склониться, сомкнуться с ним лбами, а свои руки вложить в его с той буйной нежностью, какая не исчезала всю их женитьбу и почти всегда сопровождала их отношения.

Но Вероника, вместо того, чтобы встрепенуться и приблизиться, завидев его пробуждение, ничего подобного не сделала. Напротив, ее неподвижность словно приобрела свойство ужаса, а ее замерший взгляд изумил его враждебностью, свирепостью животного. Граф, остуженный непостижимым поведением Вероники, воскликнул:

– Отчего ты так на меня смотришь?

– На самом деле я смотрю не на вас, граф де Грансай, – ответила Вероника, впервые называя его подлинным именем, – а на крест, который вы носите на шее. Он вам не принадлежит. Вы его присвоили, украли у покойника – у Рэндолфа, коего сочли мертвым.

Граф Грансай, скованный слабым судорожным трепетом – полным признанием его застарелой лжи, поднес обе руки к шее, будто защищая крест от сосредоточенной неуправляемой ярости Вероники. Но движением, кое ничто не могло остановить, она схватилась за крест, намотала цепочку на кулак и потянула к себе, очень медленно, но со всею силой, покуда не порвала ее, после чего ушла уверенным шагом к себе в комнату и повесила крест в изголовье кровати. Затем сняла с пальца обручальное кольцо, полученное от Грансая, и спрятала его в черную бархатную шкатулку с украшениями. Никаких других свидетельств их встречи, помимо этого кольца, не осталось, а оно в своей миниатюрной ночи уподобилось солнечному затмению их союза.