Читать книгу "Война, какой я ее знал - Джордж Смит Паттон"

29 апреля мы встречались с радиокомментаторами и экспертами из министерства обороны. Последние показались мне весьма интересными ребятами.

Позвонил начальник штаба 12–го корпуса генерал Кейнин и сообщил весьма печальную весть о душевном состоянии генерала Эдди, который явно нуждался в продолжительном отдыхе. Он зарекомендовал себя как очень толковый командиром корпуса, и мне не хотелось его отпускать. Он находился при мне с самого начала, когда мы еще только высаживались в Африке, и я не ошибусь, если скажу, что Эдди имел больший опыт командования крупным соединением, чем все прочие генералы.

В тот день я не мог повидаться с Эдди, поскольку генерал Брэдли послал мне приглашение приехать в Висбаден на совещание, которое проводил генерал Эйзенхауэр. Поэтому я велел Кейнину временно принять на себя обязанности командира до тех пор, пока я уже после встречи с генералами Эйзенхауэром и Брэдли не сделаю нового назначения на пост командира корпуса. Я назвал имена Гэффи, Хармона и Ирвина. Кандидатуры Гэффи и Хармона мы на тот момент решили не рассматривать, так что выбирать пришлось между моим кандидатом Ирвином и Уайчем, которого предложил генерал Эйзенхауэр. Думаю, он сделал это не только потому, что Уайтч был старше по званию — с Ирвином Эйзенхауэр вместе учился и не хотел, чтобы создалось впечатление, будто он продвигает приятеля. В конечном итоге я настоял на избрании Ирвина как генерала, обладающего большим боевым опытом, поскольку он, еще до того как началась кампания в Европе, участвовал в операции в Тунисе.

Генерал Эйзенхауэр выразил пожелание, чтобы мы как можно скорее начали наступление в направлении Линца, но предупредил, что, поскольку британские части продвигались гораздо медленнее, чем ожидалось, ему, возможно, придется перебросить на их участок дополнительный корпус. Он сказал, что не хотел бы слишком растягивать фронт, пока ситуация на севере не прояснится, а посему мне надлежало быть готовым к продолжению наступления, однако не начинать его до особого распоряжения.

Двадцатого числа мы отправили наш армейский С–47 в штаб—квартиру генерала Эдди с тем, чтобы отвезти его в Париж, и я полетел туда на «Кабе» попрощаться с Эдди. Он страдал таким высоким давлением, что было удивительно, как он еще жив.

С большим сожалением проводив Эдди, я отправился в штаб—квартиру 20–го корпуса в Шлосс—Вайсенштейне. Такого великолепного здания, как то, в котором разместился штаб, мне еще видывать не приходилось. Дом, где было полным—полно настенной живописи и скульптурных изображений дородных женщин, построили, очевидно, на рубеже XVII–XVIII вв. Имелась там и прекрасная коллекция картин. В одной комнате паркет покрывала серебряная инкрустация, а другая была вся в золотой эмали снизу доверху. Нельзя не признать за генералом Уокером особого таланта выбирать роскошные места для своего командного пункта.

Построенные полукругом конюшни шато находились прямо напротив парадного. Стены помещения, где, как я полагал, собирались всадники перед выездом, украшала прекрасная живопись, подобной которой я не встречал ни в одной из многочисленных гостиных этой усадьбы. Устроены конюшни были по самым современным правилам и находились в отличном состоянии. Я насчитал не менее двадцати стойл. Как можно предположить, Вайсенштей—ны любили поохотиться с размахом.

Оттуда мы полетели в штаб 3–го корпуса в Райдфильде. Мы уже подлетали, когда я вдруг заметил следы трассеров справа от нашего самолета, который в тот самый миг спикировал к земле, чуть не столкнувшись с самолетом, очень похожим на «Спитфайер».[233]Пилот сделал второй заход, снова дал очередь, но снова промахнулся. На сей раз я уже не сомневался, что нас атакуют, и решил, поскольку делать мне все равно нечего, хотя бы сделать фотографии на память. Однако я, как видно, здорово нервничал, поскольку забыл снять крышечку с объектива, и снимки не получись.

Во время третьего захода на атаку, когда наша машина уже практически касалась колесами земли, назойливый драчун, не рассчитав скорость и высоту, не смог выйти из пике и потерпел крушение, к большому нашему удовольствию. Пока С–47, где находились мы с Кодменом, летел на бреющем, стараясь уйти от воинственного джентльмена, еще четыре истребителя кружили рядом, но не нападали.

15–й корпус Седьмой армии, который осуществлял переброску частей со своих позиций на позиции 21–го корпуса, столкнулся с трудностями и не мог освободить фронт находившегося позади него нашего 3–го корпуса. Я приказал командиру 3–го корпуса просочиться через позиции пятнадцатого, чтобы выйти на расчетные позиции и быть готовым действовать к воскресенью, двадцать третьему апреля.

У меня заночевал генерал Милликин, прежде командовавший 3–м корпусом, а теперь получивший 13–ю бронетанковую дивизию. Он находился в отличном расположении духа, и я пообещал ему приехать для беседы с личным составом его дивизии, как только выпадет случай.

Как мне казалось, я никогда прежде не видел с самолета более красивой местности, чем та, что находилась между Нюрнбергом и Герсфельдом. Мы пролетали над конефермами, судя по тренировочным снарядам рядом с конюшнями.

Находясь в штаб—квартире 20–го корпуса, я вручил Уокеру знаки отличия трехзвездного генерала, поскольку его имя находилось в одном списке с моим среди тех, кто получил повышение.

21 апреля Третья армия лишилась своего главного врача, бригадного генерала Томаса Д. Хёрли и чуть не потеряла офицера, ведавшего арсеналом артиллерии полковника Никсона, у которого обнаружилось опасное желудочно—кишечное заболевание. Хёрли пришлось отправить домой, а Никсона решили прооперировать на месте. Он вполне мог умереть, если бы полковник Одем не осмотрел его и не поставил верного диагноза.

Так завершилась Рейнская кампания, в ходе которой мы потеряли 17 961 человека.

Сводка потерь по состоянию на 21 апреля такова:

Третья армия

Убитыми — 21 098

Ранеными — 97 163

Пропавшими без вести — 16 393

Всего — 134 654

Небоевые потери — 106 440