Читать книгу "Двойная честь - Инна Сударева"

И сэр Корт был с этим согласен, тем более, что своим внезапным появлением «прекрасный зверь» оборвал ненужные ему разговоры и дознания.

– Ждите меня в лагере, – сказал молодой человек Авроре и махнул рукой кошаку. – Хвар!

«Хвар» означало «вперед».

Или тут же подхватился и запрыгнул в кусты так же грациозно, как и явился из них. Корт, ни секунды не медля, прыгнул за зверем, не менее ловко и бесшумно.

Все произошло так быстро, что ни Аврора, ни Майя, ни капитан и слова сказать не успели.

– Тоже отчаяюга, – заметил капитан. – Хоть бы кого из моих парней с собой взял.

– Зачем? – хмыкнула Майя. – Чтоб вы всех в пуще распугали? Вы ж – как погремушки.

– Послушай-ка молокосос! – рявкнул рыцарь, хватая девушку за шиворот. – Я не потерплю, чтоб…

– Тихо-тихо! – вмешалась Аврора. – Пустите мальчика, сэр. Это новый оруженосец моего первого рыцаря. А пока сэр Корт отсутствует, только я имею право драть ему уши. Ясно?

Капитан секунды две помедлил, свирепо глядя на Майю. Та молча висела в его руке, почти не касаясь ногами земли, словно вытянутый за уши из клетки кролик.

– Благодари государыню, сопляк! – прорычал рыцарь, швыряя девушку к ногам Авроры. – Если бы не ее милость – в труху бы тебя стер!

В этот момент, немного ободрав при приземлении ладошки, Майя подумала, что идея с оруженосцем была не такой уж и удачной. Но назад пути уже не было.

Поэтому девушка подняла глаза на императрицу (глаза, кстати, горели очень нехорошим огнем) и проговорила, стараясь сохранить спокойствие:

– Благодарю вас, ваша милость.

Аврора, надо сказать, была довольна таким поворотом событий. Она медленно и величаво кивнула и молвила:

– Поднимайся, бери доспехи своего господина и следуй за нами в лагерь.

Получив сии указания и смиренно ответив «да, ваша милость», Майя подумала теперь о том, что идея с оруженосцем была не просто неудачной, а самой неудачной из всех возможных идей.

И опять ей не оставалось ничего другого делать, как послушно встать, взять шлем и латы Корта, которые неприглядной ржавой грудой лежали на подернутой инеем траве, и рысцой побежать за всадниками.

«Ничего. Зато увижу Донна, – успокаивала сама себя Майя, сердито посматривая из-под своего капюшона на гвардейцев, что гордо высились вокруг на своих породистых скакунах. – Ради любви можно немного пострадать…»

* * *

Корт дернул своего легконогого скакуна за гриву, и кошак остановился, присел, что-то недовольно проворчав.

Старый ельник, в котором они очутились, лениво зашевелил огромными темными ветвями, словно поприветствовал вошедших. Корт осмотрелся – и отовсюду в него полетели воспоминания, горящие синим светом…

Когда-то здесь росли грибы-лисички, целыми семьями: сидели во мху и ждали, когда он и его матушка и срежет их своими маленькими кремниевыми ножами…

Молодой человек мотнул головой, чтоб отогнать воспоминания. Сейчас было не их время…

Он покинул спину Или, забросил крючки со шнуром на дерево и вскарабкался наверх, не жалея штанов и куртки. Впрочем, они здорово пострадали еще тогда, когда вожак пафарийцев опрокинул Корта в терновник.

Шип устроился на ветке, замер и принюхался. Ночной воздух еле заметно пах дымом. Далеко впереди кто-то жег березу, чтоб спастись от ноябрьского холода.

Корт закрыл глаза, чтоб в полную силу, ни на что не отвлекаясь, заставить работать свой слух. Он сам весь будто в одно огромное ухо обратился, поглощая звуки ночной пуши всем телом.

Крапчий край помог родичу. Он не желал терпеть в своих кущах чужаков, и направил ветра так, чтоб они донесли до Шипа, замершего на ветке древней ели, звуки пафарийской бивака.

– Брань, – прошептал, улыбаясь, Корт и открыл глаза – они горели желтыми огнями существа, способного видеть в темноте. – И голоса, полные страха. Я напугал их… Это хорошо. Я – то, чего они не понимают. Я – смерть для них.

Он повернул голову на звуки, и внезапная злоба захлестнула его, огнем полыхнула в груди и голове: пафарийцы жгли костры на ТОМ пригорке.

На ТОМ пригорке…

Тихая гора – так он назывался.

Там росли дубы. Огромные, могучие и невозмутимые. Из-за своей неприступности похожие на скалы.

Давным-давно лорд Исидор из Сабурии, страны, где так много васильков в золотистой ржи, повесил на одном из этих дубов старейшин народа Шипов.

– Мой отец, – прошептал Корт. – Над его могилой, над их могилой они – чужаки – палят свои костры, – он едва сдержал звериное рычание, которое чуть было не вырвалось из его горла, перехваченного гневной судорогой.

Он скорее упал, чем спустился с дерева, проворно смотал шнур в бухту и помчался в сторону Тихой горы так стремительно, что шустрый Или не сразу его нагнал.

– Что? – спросил кошак, горячо выдохнув в лицо приятеля.

– Убью! – ответил Шип. – Всех!

Сказал «всех!» и тут же остановился, сжав кулаки и крепко задумавшись.

Убить – это просто. Но разве за этим он пустился в погоню?

«Подумай хорошо, сэр Кортерис. Ты ведь уже не просто убийца. Ты – рыцарь леди Авроры. Первый рыцарь и почти император…»

Зачем же погоня? Разве за тем, чтоб резать всех встречных-поперечных пафарийцев?

Да. Перед глазами стоял тот жуткий день, жаркий июльский день, который в другое время показался бы самым подходящим для купания в лесном озере. Тот день, когда он видел, как убивают его отца…

Сидел на дереве, обняв шершавый ствол, будто родную мать, и плакал. Беззвучно и зло.

Он ничего не мог сделать. Он был один, а врагов – около сотни. Сотня воинов, закованных в железные доспехи, с длинными мечами при поясах, с тяжелыми сапогами на ногах. Ими они топтали нежную белоперую траву, что росла под дубами, и били животы и бока связанным Старейшинам. Отцу Корта тоже досталось. Сильно досталось. Потому что он был хорошим воином и убил многих чужаков перед тем, как попасть в плен…

Вдоволь поизмывавшись, избив и изранив пленников, рыцари Сабурии повесили их вверх ногами на дубовых ветках. Сами стали рядом – караулом, чтоб ночью никто не мог подобраться близко к месту казни и или снять, или милосердно убить умирающих.

Корт все хорошо слышал со своего дерева: брань и хохот чужаков, ржание их коней, даже то, как лошади топали копытами, хрустели травой, как звякали тяжелые шпоры на грязных сапогах рыцарей. Но он не слышал, чтоб хоть один из повешенных стонал. А ведь они жили – Корт видел, как горят их глаза на окровавленных и почерневших лицах. Эти глаза горели и ночью, пугая караульных. А погасли – это Корт тоже видел – под утро. В тот момент, когда сонные верхушки елей стали странно розовыми от первых лучей расцветающего солнца…