Читать книгу "Царь-Космос - Андрей Валентинов"

Замкомэск перешла на другую сторону улицы и хотела уже повернуть назад, но передумала. Захотелось на подъезд взглянуть. Вдруг охрану сняли? В квартире ее два входа, парадный и черный, можно рискнуть, зайти напоследок через лестницу, которой прежде прислуга пользовалась, из вещей самое нужное взять. Подумав, эту идею она отвергла, но поглядеть все же решила, из принципа. А чтобы не рисковать, свернула направо, в небольшой переулок. Если до перекрестка дойти, до следующего переулка добраться, то можно попасть дворами к подворотне, что почти напротив ее подъезда. Выглянуть, обстановку оценить – и назад. Разведка по всем правилам!

В переулках было тихо, редкие прохожие спешили по своим делам, и Ольга решила, что все идет правильно. Сейчас поглядит на знакомые окна, рукой помашет, а потом об отъезде подумает. Только не на поезде, уж больно на вокзалах чужих глаз много. Безопаснее добраться до одного из пригородных рынков, куда крестьяне на подводах из окрестных уездов съезжаются. Договориться за червонец да и отправиться малой скоростью в Богородицк или Клин. А там видно будет.

В подворотне пахло кошками. Девушка оглянулась, ничего опасного не заметила и неспешно прошла вдоль стены. Выглянула, вздохнула.

…Подъезд, возле него – двое в штатском, братья-близнецы тех, что в прошлый раз были. Ждут, подметки стаптывают, всех, кто мимо проходит, внимательными взглядами провожают.

Ольга отступила назад, в кошачий сумрак подворотни, прикинула, что надо бы все же на окна взглянуть.

– Привет, Зотова!

Знакомая лапища на плече. И голос тоже памятный.

– А я за тобой уже минут двадцать иду. Хоть бы назад поглядывала, дуреха!

Крепкие ладони охлопали карманы, коснулись кобуры на поясе.

– Никак папиросы себе не купишь? Что за цимес[24]горло всякой дрянью портить?

Развернули.

Яков Блюмкин, агент «Не-Мервый», довольно кривил толстые губы. В полутьме подворотни странным огнем горели черные глаза.

– Что ж ты, Зотова, смерть ищешь? Я так и знал, что к дому своему пойдешь, ровно кошка какая.

Хмыкнул, дернул длинным носом, принюхался.

– Точно, кошка. По кошачьей тропе. Ну что, Зотова, продолжим? Я уже тебе говорил, две возможности есть, вот и выбирай. Без толку помрешь – или исповедуешься мне, как отцу, сыну и духу святому в одном моем еврейском обличии.

Руки не отпускали, держали крепко, черные глаза глядели в упор. Ольга дернулась, отвела взгляд.

– Отпусти, Блюмкин! Я же все передала, товарищ Ким сказал, что согласен на переговоры…

– Передала, передала! – Яков довольно хохотнул. – Сама предложила, сами и сделала, отпускать же тебя я не собирался. Сперва про свой отдел расскажи, людишек обрисуй, про бумаги вспомни. Ты же ремингтонистка, все входящие-исходящие видеть должна. А заодно и о девке этой, Наталье Четвертак, доложись. Что за цаца такая ценная, всем нужна, всем интересна? Где спрятана, как найти? А я тебя, Зотова, бить не буду, если и помрешь, то человеком, а не куском визжащего мяса. Начинай, начинай!..

Замкомоэск чуток подумала, вздернула подбородок.

– Зверюга ты, Блюмкин, нелюдь. Только не это страшно, нагляделась я на всякую сволочь. Страшно то, что ты видом человек. Ногами ходишь, словами говоришь. Небось, женат и дети есть.

Яков ничуть не удивился, хмыкнул.

– Женат, само собой. Дочка у меня, такая же черная. И нос, точно мой, шнобель.

– А у меня так ничего и не сложилось. Представляешь, Блюмкин, пришла я с фронта да влюбилась, как дура последняя. Сама себя не помнила, словно в тумане все. А он женатый, да еще сосед по квартире, вторая комната по коридору. Я с ним даже поговорить не успела, супруга его законная почуяла что-то да крик подняла. Соседи сбежались… А я их, Блюмкин, постреляла, лупила в упор, пока патроны не кончились. С тех пор и стала в кобуре махорку держать, понял?

«Не-Мертвый» разжал хватку, вынул из кармана желтую папиросную коробку, открыл.

– Рассказала, называется, аф алэ сойним гезукт[25]! Жалобить меня решила, что ли? На вот, покури, чтобы в мозгах посветлело. Нет у меня охоты тебя, Зотова, убивать, и не зверюга я вовсе. Но приказ имею, и все нужное из тебя вытрясу, если понадобиться, то и с кишками. Бери папиросу!

Кавалерист-девица покачала головой, кобуру табачную расстегнула.

– Я лучше махорки, привычнее как-то. Знаешь, Блюмкин, и я тебя убивать не хочу. Покалечу слегка, ногу прострелю. Больно будет, ну да ничего, отлежишься. Жена бульону куриного сварит, в госпиталь, прямо в палату принесет…

Яков зажевал папиросу, взглянул искоса.

– Табаком кидаться вздумала? Ты это бро…

Сухо ударил выстрел. Черные глаза удивленно округлились, моргнули.

– Ну, с-сука!..

Девушка успела отступить на шаг. Тяжелое тело рухнуло на тротуар, дернулось, захрипело. Замкомэск спрятала в кобуру маузер «номер один» и мысленно поблагодарила белого офицера Семена Тулака. Уговорил-таки не ходить по городу с махоркой на поясе.

– С-сука, сука гадская, залц дир ин ди эйгн, штейнер ин арцн…[26]

Ольга обошла лежащего и, не оглядываясь, поспешила покинуть пропахшую кошками подворотню. Во двор, потом переулком до ближайшего перекрестка… Выстрел наверняка слышали, но Блюмкин наводить на ее след не станет, не в том его интерес. Мелькнула и пропала мысль о том, то опасных зверей следует добивать. Она – не зверь, и война уже кончилась.

Пули догнали уже во дворе. Первая истратила злобу впустую, сумев лишь прожечь дыру в шинели, вторая и вовсе прошла мимо, прожужжав возле уха.

Попала третья.

Девушка охнула, схватилась за онемевшее плечо, попыталась устоять на ногах. Упала. Еще ничего не успев сообразить, вскочила и бросилась бежать вглубь двора. Но сапоги, внезапно отяжелев, заставили перейти на шаг, потом остановиться…

– Держи! Держи ее!..

Кричали на улице. Резкой трелью ударил милицейский свисток. Ольга закусила губу, чтобы не закричать, выхватила маузер и медленно, с трудом передвигая непослушные ноги, побрела в сторону уже близкого переулка. Сзади кричали, свисток не умолкал, но замкомэск упрямо шла вперед, пытаясь продаться сквозь заступившую путь серую пелену. Она еще сумела подумать, что ранение не слишком тяжелое, разве что кровью можно изойти, но это не беда. Сейчас дойдет до своих, ее подберут, перевяжут, укроют чем-нибудь теплым. Ничего с ней, с гимназисткой седьмого класса, не случиться!..

– Оленька, доченька! Да куда же ты? – спросила мама.