Читать книгу "Деревянный ключ - Тони Барлам"

— Вы сказали что-то про ткань!

— Любая ткань состоит из перекрещивающихся нитей — э… warp and weft. Как это по-русски?

— Основа и уток.

— Merci. А всякий звук имеет обертоны и унтертоны. Если мы предположим, что в ткани музыки обертон — это основа, а унтертон — это… уток, то ткань предстанет в виде довольно простой таблицы, где столбцы-обертоны идут под номерами 1, 1/2, 1/3, 1/4 и так далее, а ряды-унтертоны — под номерами 1, 2, 3, 4 и так до бесконечности. Каждая ячейка таблицы, таким образом, будет представлять звук, определяемый отношением обертона к унтертону. Первая ячейка и все ячейки по диагонали от нее будут иметь значение 1, так? Это будет некая исходная нота — до, ре, ми, неважно — короче говоря, та самая са, которую выбирает для себя Золотой ключ. От нее мы и пляшем, как от печки, то есть отсчитываем от нее интервалы. Заполнив таблицу — фон Тимус и его сотрудник Ганс Кайзер нарекли ее таблицей Пифагора, — мы увидим, что одни и те же ноты будут периодически повторяться. Ноты эти, кстати, будут несколько отличны от знакомых нам с детства, поэтому правильно спеть их может только человек с абсолютным слухом. Так вот, чудо заключается в том, что все ячейки с одним значением лежат на одной прямой, а все такие прямые сходятся в одной точке, лежащей на диагонали — но вне таблицы!

— И эта точка?…

— Это та самая невозможная восьмая нота, божественный звук, связующий все прочие в единое гармоническое целое. И слышать его не позволено никому, кроме…

— Кроме?

— Кроме Шхины, то есть вас, моя драгоценная носительница света, госпожа Люцифер.

— Вы мне льстите. Я, конечно, падшая, но ангелом отродясь не была. Так что и до дьявола мне далеко.

— Никакого дьявола нет. Люди придумали его в оправдание своего дурного поведения. Знаете, как дети.

— А Бога кто придумал?

— Он сам себя придумал. Но куда это запропастились наши ботаники?

Худшее, что может сделать боец перед лицом противника, — это задуматься хотя бы на мгновение — не успеешь глазом моргнуть, как схлопочешь по шее. Так склонность к рефлексии подвела коротышку-следопыта Франца, когда он нос к носу столкнулся в малиннике с немолодым азиатом, держащим в руках букет полевых цветов. Со стороны — Рудольф наблюдал за происходящим с расстояния двадцати шагов — это выглядело так, будто встречающий горожанин вручил солдату цветы, а тот сложился пополам в глубоком благодарственном поклоне, после чего, утратив всякий интерес к общению, переключился на изучение частной жизни муравьев. Все дальнейшее также не могло бы украсить собой книгу боевой славы новообразованного подразделения, ибо не было похоже на спецоперацию по захвату вражеского агента, а скорее напоминало развеселую ярмарочную возню, которую устраивает десяток разгоряченных пивом плотных бюргеров, ловя намыленного поросенка. Различие состояло в том, что в этой игре явное удовольствие получал один лишь «поросенок», которого Рудольф парадоксально идентифицировал как «Волка» Роу. Поразительным образом этот старый хрыч умудрялся лавировать меж нападающими, нанося при этом трудноуловимые глазом — и весьма эффективные — тычки, заставляющие дюжих молодцов в пятнистой униформе подлетать в воздух, совершать нелепые кульбиты и сальто, потешно дрыгать ногами и подолгу отлеживаться по приземлении. Если бы Рудольф доподлинно не знал, что все это представление не подстроено, то как бывалый цирковой он бы принял его за слаженную работу клоунов-акробатов.

Скоро уже вся группа за исключением троих, пребывающих в глубоких раздумьях, и самого Рудольфа — на его командном пункте в кустах, сопя и толкаясь, носилась по полянке за вредным старикашкой, а тот знай себе уворачивался, раздавал затрещины и гадко похохатывал по-совиному. В какой-то момент Рудольф даже поймал себя на том, что «болеет» за него, несмотря на раздражение от заминки в деле.

Запас трюков у старикана оказался неисчерпаем. Вот, будучи схвачен за оба запястья, он хитро вывернулся, завязал руки хватавших узлом и швырнул обоих под ноги набегающим спереди, лягнув попутно в грудь зашедшего с тыла. Вот, оказавшись между троими, неожиданно опустился на одно колено и, держа над головой вывернутую кисть самого здоровенного из них, стал вертеть его вокруг себя, как даму в мазурке, сшибая им с ног остальных. Кулаки разъяренных вояк чугунным градом молотили по старцу — но каким-то чудом лишь взбивали в густую пену воздух вокруг него.

Наученные горьким опытом ловцы начали действовать умнее — похватали отложенные карабины, примкнули штыки и стали пытаться взять неуемного гада в кольцо. Возможно, такая стратегия принесла бы плоды, не появись на поле битвы еще один любитель цветов — высокий и рыжий, которого Рудольф определил как Мартина Гольдшлюсселя. Судя по всему, этот прошел у Роу хорошую выучку, поскольку с ходу короткими ударами по шее сзади вывел из строя двоих, а кинувшегося на него с винтовкой наперевес третьего плавным движением обошел справа, как бы дружески хлопнув по плечу левой рукой, правой же описав в воздухе дугу, которая завершилась в районе переносицы противника крайне неприятным для него образом.

Лишившись едва ли не половины своей боевой силы, группа полностью утратила осмысленный вектор приложения оставшейся, но не боевой дух. Солдаты были столь очевидно взбешены, что Рудольф подумал — еще немного, и они потеряют контроль над собой. Подумал — и в тот же миг краем глаза заметил, как Йорген, который оказался повержен в самом начале схватки, покачиваясь, поднимается с земли с пистолетом в руках.

С воплем: «Брейк!» Рудольф рванулся из своего укрытия на середину поляны, вытягивая из кармана белый платок. Но Роу и Гольдшлюссель и на этот раз оказались в состоянии позаботиться о себе сами — в те считанные секунды, что Рудольф бежал свою дистанцию, они успели обзавестись живым щитом из двух его подчиненных, удерживая их перед собой за кисти рук каким-то затейливым захватом. Лица солдат выразительно свидетельствовали об испытываемом ими дискомфорте.

Увидав Рудольфа и опознав в нем начальника, ничуть не запыхавшийся Роу с нескрываемой издевкой произнес:

— Добрый день! Вы, полагаю, тренер этой сборной лесников, раз кричите «брейк» и выбрасываете полотенце?

— Что-то в этом роде, — ответил оберштурмфюрер, заводя подрагивающие руки за спину и душевно улыбаясь.

— В таком случае будьте добры объяснить, отчего это ваши парни набросились на двух мирных и, прошу заметить, совершенно безоружных гомеопатов? Мы ведь не какие-нибудь злостные браконьеры! Разве здесь запрещено собирать травы?

— Если мне не изменяет память, единственного лесничего среди нас, — Рудольф кивнул в сторону малинника, из которого только теперь, ошалело крутя головой, вылезал незадачливый следопыт, — первым обидели вы. Ни с того ни с сего, замечу. Понятное дело, ребята возмутились.

— О, приношу свои извинения! — Роу приложил свободную руку к груди и отвесил шутовской поклон. — Видите ли, он протянул ко мне свои грабли с таким видом, будто хотел отнять букет, который я с таким тщанием составлял. Наверное, мне показалось. Право, мне очень стыдно!