Читать книгу "Возлюбленная террора - Татьяна Юрьевна Кравченко"

крупных городах Страны Советов, спасения не было от хулиганов. Еще в двадцатые годы хулиганство стало настоящим бичом общества, особенно в среде рабочих-пролетариев. С 1928 по 1935 год число задержанных городских правонарушителей в возрасте до восемнадцати лет увеличилось больше чем в четыре раза. И это было вполне объяснимо. Во-первых, на фабриках и заводах появилось много антисоциальных и асоциальных элементов: в 1925 году Наркомпрос решил всех бывших беспризорников для перевоспитания влить в рабочие коллективы. Во-вторых, партийная линия на индустриализацию и насильственную коллективизацию вызывала непомерный рост городского населения. Резко увеличилось число рабочих, в основном за счет сельской молодежи.

И раньше-то с жильем для рабочих было не слишком хорошо, а теперь особенно остро встала жилищная проблема. Набранных на заводы и фабрики парней некуда было селить. Новоиспеченные рабочие жили в подвалах, на чердаках, ходили по ночлежкам. Вот как описывал один из санитарных врачей обстановку в такой ночлежке: «Условия в этих домах были поистине кошмарные — в полном смысле очаги заразы. Деревянные нары, тут же хлеб, котелки с пищей и в грязи дети. Под нарами свальное место. Воздух сперт, сгущен, вонь и сырость от висевшего тут же белья». Чуть позже стали появляться рабочие общежития, что преподносилось как достижения социалистического строя. Но реально и там обстановка выглядела немногим лучше, чем в ночлежках.

Оторванные от семьи, лишенные нормальных бытовых условий, не имеющие семейных обязанностей, молодые люди в свободное время просто не знали, чем заняться. Предоставленные сами себе юноши и девушки объединялись в компании крайне агрессивные, потому что им необходимо было любой ценой завоевать себе место в жизни и пропитание. В одиночку это сделать в большом городе невозможно. А такие стихийно возникающие группы обычно ориентированы на собственные «внутренние» законы и быстро усваивают криминальные нравы и стиль поведения. Хулиганская романтика у молодежи быстро входила в моду. Компании жили по законам воровской этики, парни брали себе клички на блатной манер, подражали взрослым блатным, девушки с гордостью именовали себя «марухами» (так у блатных назывались сожительницы членов шайки).

Остановить волну преступности можно было, только прекратив массовые перемещения людей из деревень в города, прекратив насильственную коллективизацию и индустриализацию и отказавшись от пресловутых «принципов социалистического общежития». Но это противоречило всей политике советского государства. И нарастание хулиганства решили прекратить даже не просто репрессивными мерами, а более своеобразными средствами.

Хулиганство стало расцениваться с политической точки зрения. Это стремление подводить под действия нарушителей общественного порядка идеологическую подоплеку возникло примерно с середины двадцатых годов. Тогда как бы оформился юридически тип среднего советского нарушителя общественного порядка: «Это человек человеком, чаще всего даже «свой парень». С рабочим номером и профбилетом в кармане. Его ореол — буза, мат, скандал, мордобой. Его царство — пивная, бульвар, клуб, киношка. Это он — король окраины, властелин предместий, гроза темных переулков».

С 1934 года практически уже за все бытовые правонарушения полагалась «политика». Например, человек, оскорбивший словом или действием не просто другого человека, а стахановца, привлекался к ответственности не за хулиганство, а за контрреволюционную агитацию и пропаганду. Драка же с передовиком производства расценивалась не иначе как попытка террористического акта.

А после февральско-мартовского Пленума 1937 года хулиганские дела вообще стали проходить по статье 58 УК РСФСР («контрреволюционные преступления»). Доходило до абсурда: во многих газетах сообщили о случае на ленинградском заводе имени Ворошилова. Там исключили из комсомола юношу «за нецензурное ругательство в адрес портрета Ленина, упавшего на него». При этом на комсомольском собрании предложили передать материалы в органы НКВД: «Брань в адрес наших вождей и брань вообще — дело политическое».

С тех же идейно-политических позиций рассматривалась и проституция, процветавшая в советских городах, — не только в Москве и Ленинграде, но и в относительно провинциальной Уфе. Когда-то мечтатели-революционеры были уверены, что этот порок исчезнет вместе с империей: достаточно будет объявить всех людей свободными. Но на деле все вышло иначе.

К бывшим профессионалкам, освобожденным от неусыпного ока врачебно-полицейского комитета, упраздненного революцией, присоединились служившие во многочисленных советских учреждениях «совбарышни». Таким образом они увеличивали свои скудный паек или добивались ордера на жилье. Женщины-горожанки, ездившие в пригород, чтобы обменять вещи на продукты, нередко расплачивались с проводниками собой. Проститутки по-прежнему обслуживали клиентов в гостиницах, и по-прежнему функционировали притоны и тайные дома свиданий. Были случаи, когда явившиеся для совершения обыска солдаты колебались «между выбором исполнения своего служебного долга и уступкой соблазну воспользоваться находящимися там женщинами».

Ряды проституток в конце двадцатых — начале тридцатых годов пополнили безработные, домашняя прислуга, чернорабочие, порою бывшие дворянки. Но более двух третей представительниц древнейшей профессии тогда составляли бывшие жительницы деревень, бежавшие от коллективизации в город, где не могли найти ни работу, ни жилье. А после введения паспортов в 1932 году в проститутки нередко стали подаваться и пролетарки. Уже к 1935 году больше половины городских «ночных бабочек» днем трудились на социалистических предприятиях. В милиции нередко составлялись примерно такие протоколы: «Работница-ударница завода «Краснознаменец» пьянствует и занимается развратом», «Владимирова М. имеет четырех детей, работает на ткацкой фабрике, водит к себе на квартиру мужчин»…

Торговали собой не только разведенные, но и семейные женщины. Это была так называемая «подсобная» проституция… Поскольку в тридцатые годы попытки возрождения тайных притонов и «домов свиданий» сурово карались, основной формой проституции стала уличная. Изменилось и место ловли клиентов: проституток вытеснили с центральных улиц, и они перебазировались в рабочие кварталы, находя желающих попользоваться их услугами около пивных, семейных бань и даже заводских проходных в дни получки.

Несмотря на репрессивные меры, советское государство так и не нашло эффективных средств для борьбы с проституцией. К тому же в первой в мире социалистической стране переродилось извечное человеческое понятие «милости к падшим»: здесь оно обрело поэтический смысл…

Все это конечно, не могло пройти мимо заинтересованного взгляда. Но Мария Спиридонова словно не хотела замечать, что принесла людям выстраданная ею революция. Уйти от действительности помогала работа.

Из показаний Марии Спиридоновой:

Я работала в банке, как бы я работала, если бы имела возможность вести свою партийную или советскую работу, как я работала в 1917–1918 гг. Только тогда я была свободна и счастлива, а теперь обратно.

Но стараний и увлечений работой было столько же: меня звали танком и