Читать книгу "Меридон, или Сны о другой жизни - Филиппа Грегори"

— Хорошо, — покорно согласилась я.

Я последовала за горничной, волоча по полу снятую шляпку. Она отворила одну из дверей и отступила в сторону. Эта изумительная спальня, видимо, принадлежала сварливой Марии до ее замужества. Посредине стояла белая с золотом кровать и такой же туалетный столик с зеркалом наверху и изящной скамеечкой перед ним. У стены располагался гардероб. Сквозь плотно закрытое окно виднелась улица, где гуляли, разговаривали, смеялись по меньшей мере сотни людей. В комнате стоял удушливый запах пудры и духов. Мне показалось, что свежий воздух никогда не заглядывает в этот особняк. Я не могла понять, как можно здесь заснуть.

Раздался резкий стук в дверь, видимо, это пришел Пери. Я открыла дверь, и он вошел в комнату, неуверенно покачиваясь. Откупоренная бутылка с вином наклонилась, и вино пролилось, заливая сливовый пудинг, пирожные, бисквиты и сэндвичи. Маленькое блюдечко с джемом опрокинулось, и с него незаметно капало на сюртук. Весь поднос был залит красным вином, и еда намокла.

Ничуть не смущенный, Пери торжествующе опустил поднос на коврик у камина.

— Теперь мы можем расположиться с удобством, — удовлетворенно заметил он.

— С большим удобством, — хмыкнула я.

Мы чокнулись бокалами с остатками вина и стали есть намокшие пирожные и пахнущие вином бисквиты, а наевшись, привалились друг к другу, как замерзшие щенки, и задремали перед камином, пока горничная не постучала в дверь и не сообщила, что подошло время обедать.

ГЛАВА 29

Когда леди Кларенс утверждала, что я достойна войти в лондонское высшее общество, это вызывало у меня большие сомнения, так как, пока мы оставались в Суссексе, она была недовольна всем, что бы я ни делала. Но когда мы переехали в Лондон, она смягчилась и стала критиковать меня значительно реже. Мне это напомнило Роберта Гауэра, который никогда не ругал нас во время представления. Требовательным учителем он был на репетициях, а на арене всегда старался ободрить нас.

Так же поступала и леди Кларенс, и моя жизнь в Лондоне превратилась в нескончаемое шоу, на котором я демонстрировала трюки, которым она меня научила, и предоставляла ей заглаживать мои промахи. Делала она это замечательно. Однажды вечером, когда одна молодая леди, подойдя к пианино, спросила меня, не пою ли я, леди Кларенс поспешила ко мне на выручку и объявила, что вообще-то я занимаюсь с одним из лучших педагогов Лондона, но он настоятельно советует мне беречь голосовые связки.

Все вокруг с уважением закивали, и только молодая леди у пианино выглядела несколько обескураженной.

Танцевать я отказывалась до тех пор, пока мы не побывали в «Олмаке», своего рода великосветском клубе, где я впервые с успехом станцевала с Пери.

В наш особняк из художественной школы были доставлены наброски, и леди Кларенс настояла, чтобы я поставила на них свою подпись, и отдала вставить их в рамки. Они вызвали много похвал, и мой скромный вид был при этом особенно уместен. Вышивки, которые были доставлены оттуда же за дополнительную плату, я небрежно оставила в рисовальной комнате, и, когда пришли гости, леди Кларенс мягко попеняла мне за небрежность. Мои цветочные композиции выполняла одна из наших служанок, которая прежде служила ученицей в цветочном магазине. Единственное, в чем я могла щегольнуть без всяких подтасовок, было умение скакать верхом и играть в карты.

«Вы делаете это слишком хорошо для молодой леди», — говаривала леди Кларенс. Правда, ей хотелось, чтобы я медлительно прогуливалась верхом, взяв одну из ленивых холеных лошадей из ее конюшни, но я доверяла только Кею, и ей пришлось послать за ним в Суссекс. Конюшни находились вниз по улице недалеко от нашего дома, и иногда после обеда, когда леди Кларенс отдыхала, я надевала шляпу с густой вуалью и выскальзывала за ограду взглянуть на моего коня. Мне не полагалось выходить из дома без сопровождения лакея, а когда мы собирались выезжать, экипаж подавали к ступеням особняка. Но я ужасно беспокоилась за Кея и сомневалась, сумеют ли лондонские грумы справиться с его норовом, вовремя накормить и напоить его, держать в чистоте его стойло. А если сказать правду, я просто тосковала без него, без его такого родного запаха и живительного тепла.

Леди Кларенс узнала об этих моих проделках уже через несколько дней, но ничего не сказала. Я думаю, она с присущим ей здравым смыслом понимала, что в своей новой жизни я оказалась лишена очень многого и мне необходимо иметь что-то привычное, представляющее интерес для меня. Этим «что-то» оказывался Кей и иногда Пери.

Мне разрешили каждое утро ездить на прогулку при условии, что сопровождать меня будет наш лакей и что я не стану скакать галопом. Часы еще только били семь утра, а мы уже выходили на улицу, спозаранку запруженную народом. Сначала мы спускались по Дэвис-стрит, затем пересекали Гросвенор-сквер, пыльный от строительных работ, и ехали вдоль Аппер-Брук-стрит к парку, где листочки казались сухими и сморщенными, а кустарник уже пожелтел. Почти всегда мой грум и я были единственными живыми существами в парке, не считая уток в пруду и великого множества голубей.

Однажды я услышала громкое хлопанье крыльев и, взглянув вверх, увидела, как два белых лебедя кружат над спокойной гладью воды и, снижаясь, будто рассматривают в ней свое отражение.

В эти дни я часто вспоминала Вайдекр. Я видела мысленным взором кусты, осыпанные спелыми ягодами, и орешник с крупными гроздьями орехов. Некоторые деревья в лондонском парке тоже плодоносили, но это казалось скорее случайностью, чем законом природы. Белки на дорожках и утки в пруду больше походили на мягкие домашние игрушки, чем на диких животных.

Даже грум, скакавший несколько позади меня, казался мне не слугой, а тюремщиком, сторожившим меня, а Кея я вынуждена была все время держать в узде, чтобы он не сорвался в запрещенный галоп. Шум большого города пугал его, и каждый раз, когда я оставляла Кея в конюшне, я замечала его прижатые ушки и тревожный взгляд, и мне казалось, будто он упрекает меня за то, что мы не остались в Вайдекре, который он сам нашел для нас. Здесь, в удобной и теплой конюшне среди холеных лошадей, он явно не был счастлив, да и я часто спрашивала себя, что же я все-таки делаю. И почему, если я хотела самого лучшего, то теперь, получив его, я не чувствую себя триумфатором.

Пери никогда не катался со мной по утрам. Всю эту неделю он возвращался домой далеко за полночь, то из игорного дома, то с петушиных боев, то с боксерского ринга. Однажды он пригласил меня пойти с ним на конное шоу, но я отказалась, сказав, что леди Кларенс не одобрит этого, и он пошел один. Наутро я даже не поинтересовалась, что он там видел.

Ведя рассеянный образ жизни, Пери не поднимался раньше полудня и однажды даже спустился к завтраку одетым в утренний халат. Когда у него болела голова, он пил крепчайший кофе с капелькой бренди, если же он чувствовал себя хорошо, то ограничивался кружкой эля или вином, разбавленным водой. Его мать, казалось, даже не замечала перемен в его поведении. Она продолжала невозмутимо читать письма или болтать со мной, невзирая на то, сидел ли он рядом с нами смертельно бледный, не притрагиваясь ни к чему за столом, или же чувствовал себя нормально. Однажды утром Пери покачивался, даже сидя на стуле, и я думала, что он вот-вот упадет, но леди Кларенс все равно не сказала ни единого слова. Она совсем не пыталась обуздать его пьянство и очень редко интересовалась, где он бывает. С каждой неделей он становился все бледнее и бледнее, но леди Кларенс, казалось, не видела ничего, кроме своего отражения в зеркале, и не интересовалась никем, кроме меня.