Читать книгу "Ката - Стейнар Браги"

Все это вспомнилось Кате гораздо позже, когда папа сказал, что в студенческие годы познакомился с Бобби Кеннеди – братом того самого Кеннеди, – которого тоже убили. Пока Бобби был жив, они посылали друг другу поздравительные открытки и один раз даже разговаривали по телефону, когда Бобби собирался пересесть на другой самолет в Исландии и думал, что у него получится ненадолго заскочить в Рейкьявик, но из этого ничего не вышло. Когда Ката только начала работать в онкологическом отделении, то, чтобы не заснуть на ночных дежурствах, начала смотреть в Интернете видео про то, как Джона убивают в его машине. Из комментов к ним она узнала, что в жаргоне снайперов есть выражение «розовый туман» – когда голову жертвы разносит в клочья; и в первые годы после убийства Джона этот момент – кадр 313 – вырезали из теленовостей.

Кадр 313.

Она представила себя на месте Джеки, которая машет толпе и, наверное, думает, как бы это ей ухитриться сходить в туалет, чтобы расписание от этого не сбилось. Она слышала рев машин и мотоциклов вокруг, аплодисменты и крики толпы, сливавшиеся в один общий гул – и вдруг более резкий звук, словно где-то неподалеку лопнула шина. Краем глаза она увидела, как Джон наклонился к ней, словно чтобы сказать что-то об этих звуках, ведь он привык (наверное) объяснять ей разные вещи вокруг них, что ему, как президенту США, было положено знать. Но потом она ощутила его тяжесть на своем плече, он как-то странно прижался к ней – Ката ощутила и это, а также недоумение, когда раздался следующий выстрел и его голова разлетелась в клочья в розовом тумане. Точнее, даже не недоумение, а оцепенение, в один миг охватившее все тело Джеки: когда глаза увидели, а мозг послал один резкий решающий сигнал по позвоночному столбу, парализовавший мышцы и обошедший стороной сознание или – как лучше сказать? – личность Джеки. Ведь случившееся было немыслимым; электрические цепи, из которых состоял Джон, были слишком многочисленны, чтобы одновременно превратиться в розовый туман, – да еще так, чтобы при этом живое существо не перестало существовать в той форме, к которой привыкла Джеки; к убийству невозможно привыкнуть, разве что в течение долгого времени, вольт за вольтом, в повторениях, в которых нельзя видеть розовый туман.

Джеки была единственной, кто не увидел, что произошло? Ранее днем, когда она подходила к машине – длинной, роскошной легковой машине, которая должна была повезти их по городу, – она не провидела это хотя бы на миг? Когда Джон выходил из двери, окруженный этими вечными конторщиками и референтами, которые талдычили ему о линиях, манерах и обычаях, – разве ее не охватило неприятное чувство, когда машина впервые предстала ее глазам, и она быстро пробежала взглядом по длинному, до блеска отполированному капоту? Он и она, в машине рядом – а потом она на четвереньках у капота, забрызганная кровью и мозгами мужа, – разве она это не провидела? Не видела в сиянии лака, как его голова разлетается на куски, этот самый кадр 313, где ее мелкие клочья разносятся взад, вперед и по сторонам, а потом он вот так странно обмякает и склоняется ей на плечо? Разве в мировой истории когда-нибудь был запечатлен на пленке более искренний момент?

* * *

Женская тюрьма в Коупавоге была белым двухэтажным зданием с полуподвалом. Задний двор, наполовину замощенный камнями, в остальном зарос травой, а вокруг него тянулся высокий забор с колючей проволокой. В передней стене в окнах стояли зеркальные стекла, чтобы нельзя было заглянуть внутрь, – а в остальном ничто не указывало на то, что здесь тюрьма.

Открыв входную дверь, входящий попадал в просторную прихожую, где по одну сторону была канцелярия охранников, а по другую – комната для свиданий. На верхнем этаже располагались камеры, числом 12, не большие, но и не маленькие, с окнами на тюремный двор и лужайку, тянущуюся от здания к югу. За лужайкой посверкивало море – крошечный заливчик в Атлантическом океане, блеск которого порой был таким спокойным, что навевал дремоту на Кату, сидящую на стуле.

Ее камера находилась в отдельном отсеке, приготовленном специально для нее. Коридор и окна камеры забраны решетками, которых во всей тюрьме больше нигде не было. Во время прогулок во дворе она оставалась одна, и в столовой тоже – если не считать конвоира. Во время еды вилка и нож у нее были пластмассовые. Раз в неделю ей осматривали ногти – и стригли, если она не делала этого сама.

Другие заключенные были по большей части мужчинами, которые сидели здесь (в мужской тюрьме мест не было) за мелкие преступления; а женщин в тюрьме обычно бывало по четыре, а иногда и одна.

Женщина года?

Днем женщины ходили на курсы, просвещались, раскладывали щетки для посуды, чтобы заработать лишние деньги на сигареты или сласти, смотрели телевизор или выходили со своих компьютеров в Интернет. Одна из них взяла с собой в камеру грудного ребенка. Кате выход в Интернет был запрещен, но ей можно было заниматься в своей камере вязанием; она приноровилась делать это пластмассовыми спицами с тупыми концами.

Ни Тоумас, ни Кольбрун не захотели навестить ее, а Соулей несколько раз попыталась. В конце концов, Ката позвонила ей, сказала, что не хочет, чтобы к ней приходили в гости, – и Соулей не стала спрашивать, почему. Курс лечения в клинике «Вог» она прошла, а последующую реабилитацию в сельской местности не завершила: поссорилась там с одной девушкой, которая обвинила Соулей в том, будто та отбила у нее парня, и из-за этого завязалась драка. С тех пор Соулей запила – и заявила, что бросать не будет.

Полиция допросила ее о Гардаре и о ее связях с Катой во время ее пребывания в психиатрическом отделении, но потеряла к ней интерес и сосредоточилась на Фридьоуне. На суд Соулей пришла с похмелья и сказала, что ничего не знает. Из разговоров Ката поняла, что та больше не помнит ни Гардара, ни того, что произошло потом; она помнила только душевную теплоту между ними и подарки Каты: шокер и то, как при его применении баранья нога подскочила на блюде. Соулей жила в районе Хлидар, в квартире в подвальном этаже, в течение нескольких недель работала на мысе Гранди в магазине мороженого, а потом бросила и оформила в соцподдержке пособие по инвалидности. Месяц пролежала в психиатрическом отделении после попытки покончить с собой, наглотавшись таблеток, потом уехала в Данию с каким-то человеком, а после этого Ката не получала от нее вестей.

На третью годовщину смерти Валы Кате позволили купить цветы, положили их за нее на могилу и сфотографировали. Дни проходили мирно. Она читала книги, слушала музыку и вязала или отвечала на письма. Исландские и зарубежные СМИ, а также люди, работавшие в университете над исследованиями, просили ее дать интервью, и она присылала им свои ответы в письменном виде, потому что в тюрьме использование звукозаписывающей техники было запрещено, и на это требовалось специальное разрешение.

В случае Каты такое разрешение было выдано только один раз. Она встретилась с Ханной из «Новой жизни» в тюремной комнате для свиданий; перед этим Ханну и фотографа обыскали. Они сели за стол друг напротив друга, а между ними стояли пластмассовый цветок, грязная пепельница и диктофон. У Ханны были русые волнистые волосы, дружелюбный взгляд и решительная манера держать себя. Она сказала, что будет честной, если Ката за это пообещает ей то же самое, и рассказала, как представляет себе будущую статью.