Читать книгу "Вдали от рая - Олег Рой"

– Ну что, как сегодня наш футболист? – весело поинтересовался Волошин, легко прикасаясь губами к теплым пушистым волосам жены. – Все так же дерется или поуспокоился немного?

До рождения ребенка оставалось совсем недолго, и Вера почти перестала тревожиться о том, что с их первенцем может быть что-то не так. Ведь что ни говори, а в роду у Виктора был человек с аутизмом, да и сама Вера долгие годы подвергалась непонятному энергетическому воздействию со стороны отца… Первое время, едва узнав, что беременна, Вера принялась настаивать на полном медицинском обследовании, чтобы «в случае неблагоприятных анализов» можно было «принять необходимые меры».

– Какие меры? – грозно спрашивал ее Волошин, как только она доходила в своих рассуждениях до этого места. – Что ты имеешь в виду? Ну, представь себе, что мы с точностью узнаем, что у ребенка – аутизм. И что, ты откажешься от него? Сдашь в интернат? Или, может, сделаешь аборт?..

Жена подавленно молчала, и он заключал разговор одними и теми же словами:

– Выкинь это из головы, Вера. Предательство, малодушие, несправедливость – все это в нашей семье уже было, мы это проходили… Пусть будет так, как Бог даст. Что бы ни случилось – это наша судьба, наша дорога. Мы справимся!

Мало-помалу «упаднические настроения», как именовал это Виктор, сошли на нет. Теперь молодая жена ждала первенца с таким же нетерпением, как и он сам. Тем более что врачи, у которых она наблюдалась, убеждали, что волноваться не о чем. Ультразвуковое исследование не выявило никаких патологий, зато показало, что первым ребенком в семье Волошиных будет мальчик.

И вот теперь, соскучившись друг по другу за день и торопясь обменяться новостями – Виктор офисными, а Вера домашними, – они заговорили наперебой. А вокруг них с веселым тявканьем скакал Рекс – щенок золотистого ретривера, которого они купили совсем недавно.

Однако не успели супруги перекинуться и парой фраз, как в глубине дома раздались шаги, послышались невнятный шум и возня, и на террасе, смеясь, показалась худенькая рыжеволосая девушка, обеими руками едва удерживающая у груди мольберт, кисти и палитру. Вслед за ней выскочил Сережа с улыбкой от уха до уха и принялся восторженно лепетать:

– Марина сказала… Марина…

– Да, я сказала, – во всеуслышание провозгласила молодая учительница живописи, – что последние работы Сережи стали более зрелыми. У него действительно талант. Я думаю, стоит предложить их на выставку произведений непрофессиональных живописцев. А если галерейщики оценят свежесть и необычность стиля, там и до персональной выставки недалеко…

Волошин смотрел на тех, кого он привык уже считать своей семьей, и сердце стискивало такое острое сладкое чувство защищенности и покоя, такая счастливая нежность, что все прежние мысли о потерянном рае померкли. Разве рай можно потерять, если ты всеми силами ищешь туда дорогу? Разве можно надолго остаться вдали от него, если ты сам строишь его собственными стараниями и удерживаешь в своей душе притяжением воли, усилием ума, напряжением чувств?

Обычно Марина оставалась с ними после занятий – попить чайку и рассказать об успехах своего необычного ученика. Однако сегодня Волошиным нельзя было засиживаться надолго. Это был особый день – годовщина смерти волошинской матери, и, хотя Виктор побывал уже на кладбище с утра, перед работой, им хотелось съездить туда всем вместе еще раз. Сережа нарвал в саду поздних разноцветных астр, так любимых когда-то Валентиной Васильевной – он знал, что они едут «навестить маму», – а Вера испекла поминальный пирог с корицей. Волошин не хотел садиться за руль своего «Вольво», потому что собирался на кладбище помянуть маму так, как это полагается по русскому обычаю. А потому на помощь был призван верный Юра, сменивший-таки наконец свою несчастливую «девятку» на очень приличную, хотя и подержанную иномарку.

На кладбище их охватила со всех сторон совсем уже глубокая багрово-золотистая осень. Волошины медленно шли по расчищенным дорожкам, негромко переговаривались и, как часто бывает в этом грустном месте, ощущали себя нарушителями какой-то таинственной границы между миром живых и миром мертвых. Виктор и Вера впервые оказались здесь вместе, и, когда до могилы Валентины Васильевны остался лишь один поворот, молодая женщина внезапно потянула мужа за рукав куда-то в сторону.

– Я забыла тебе сказать, – проговорила она, немного нахмурясь и тихонько касаясь ладонью его щеки. – Ведь моя бабушка тоже похоронена здесь, на этом самом кладбище. Ну, помнишь, та, о которой я рассказывала – вдова ювелира… Мама моей покойной мамы…

– Сколько же этот гад народу загубил, – еле слышно, но все-таки так, чтобы они разобрали каждое слово, проворчал шедший позади них Юра. – Хорошо, что в суд на меня не подал. А то бы я его еще раз успокоил, и на этот раз уж навсегда…

Профессор Плещеев, не сразу пришедший в себя после богатырского Юриного удара, и в самом деле не подал на молодого охранника в суд. Объяснялось это, разумеется, не человеколюбием, а тем, что тогда ему пришлось бы излагать суду слишком много невыгодных для себя обстоятельств, предшествовавших драке. Виктор Волошин тоже не стал преследовать своего мучителя – главным образом потому, что об этом умоляла Вера, твердившая, что отец и без того уже наказан. Его верной секретарше приказано было молчать, что она и выполнила, напуганная всем происшедшим.

Сперва Виктор, вопреки Вериным заверениям о том, что Плещеев неопасен, тщательно за ним присматривал. Подозрения рассеялись только через месяц, когда бывший черный маг потерял место главного врача интерната… Неудивительно: ведь он больше не смог выполнять свои обязанности. Того, что с ним происходит сейчас, не пожелаешь и врагу. По сравнению с его нынешней участью тюремное заключение показалось бы легким исходом…

Все это мгновенно пронеслось в памяти Виктора, и он обернулся к жене, глядевшей на него с робкой улыбкой.

– Ты хочешь сначала зайти на бабушкину могилу?

Вера кивнула, и они свернули в соседнюю аллею. Немного погодя дорожка привела их к давно не крашенной, скромной ограде, с простым деревянным крестом вместо памятника, и Волошин не удержался, чтобы не бросить на жену укоризненный взгляд. Он склонился поближе – и отшатнулся, едва устояв на ногах.

С выцветшей фотографии, запаянной в полиэтилен, на него смотрела… Захаровна! Да, да, это она – добрые лучики морщинок, милая улыбка, приветливый, но твердый взгляд… Точно молния ударила в сердце! Не хватало воздуха, и он задохнулся, схватившись руками за грудь, отчаянно кашляя и как сквозь вату, сквозь вязкий туман, слыша озабоченный голос жены: «Что с тобой? Витенька, милый мой, что?..» От этого слова – «Витенька» – ему стало еще хуже, и он схватился за Веру, силясь сохранить сознание, которое расплывалось и путалось.

– Все в порядке, – проговорил он хрипло. – Просто… просто что-то голова закружилась…

Разумеется, он ничего не сказал Вере. Да и что тут скажешь?.. Но, когда она успокоилась и отошла, чтобы набрать воды для принесенных цветов, он подозвал маячившего в стороне Юру, который болтал невдалеке с Сережей и потому пропустил эту сцену, и молча, кивком, показал ему на выцветший кладбищенский портрет и покосившийся деревянный крест с надписью краской «Мельникова Антонина Захаровна, 1924–2001».