Читать книгу "Нет рецепта для любви - Евгения Перова"

– У Вовчика был, – признался Артём.

– И как?

– А никак. Поговорили и разошлись. У него жена, ребенок.

– Значит, теперь вся его семья в курсе?

– Неважно. Они не станут возникать.

– Ты уверен?

– Да.

– А еще где был?

– У этого, как его… Ну, «Четвертый» который. Он раскаялся. Я ушел.

– Понятно. Это все?

– Да.

– А Колян?

– А ты не знаешь?

– Нет, я не слежу за ними. Так что с Коляном?

– Он мертв. Напился и выпал из окна отеля. Во Флоренции.

– Во Флоренции? Ничего себе! Это ты ему помог?

– Да.

– Черт тебя побери! Но почему? Ты же давно отказался от этой идеи, разве нет?

– Долго рассказывать. Так карта легла.

– И что, ты решил довести все до конца? За этим и приехал?

– Была такая мысль. Но… Сам видишь, ничего у меня не вышло.

Они долго молчали, глядя друг другу в глаза. Потом Кирилл вздохнул, шагнул к Артёму, и они обнялись. Поляков сказал:

– Вообще-то я страшно рад тебя видеть. Хотя ты и порядочный мерзавец, что не позвонил.

– Я тоже рад! – улыбнулся Артём. – Это Ника тебя навела?

– Она. Ну ладно, поехали к нам. Катерина заждалась.

По дороге Артём рассказал Кириллу про Коляна – тот только покачал головой:

– Нет, ты все-таки везунчик. Надо же, как гладко все прошло! Но везти не всегда будет, понимаешь? Дай мне слово, что не станешь лезть на рожон! Это я про Длинного и Шестерку. Если ты все-таки хочешь… Если мы хотим! А мы хотим?

– Да. Эти двое… Они главное зло.

– Согласен. Но нам надо подготовиться. Это тебе не одуванчики вроде Коляна и Вовчика. И без меня ты не справишься.

– Понимаю.

– Я тебе позвоню, когда буду готов.

– Хорошо.

Когда Артём оказался в знакомых местах, увидел Катерину и детишек, он совершенно размяк: ушло страшное напряжение, в котором он пребывал со дня приезда в Москву. Андрюша – бывший Зямба – уже был первоклассником и солидно поздоровался с Артёмом, а тот, вспомнив, как при первой встрече двухлетний малыш огрел его лопаткой, улыбнулся и протянул мальчику руку:

– Привет, Андрей Кириллович!

Близнецы сначала стеснялись, но потом вполне освоились, и Артём переживал, что не догадался привезти детям ни гостинцев, ни подарков. Катерина накрыла на стол, и Артём вдруг понял, что безумно проголодался: он так и накинулся на закуски – салат оливье, селедка под шубой, холодец…

– Учти, еще горячее будет! И шарлотка, – смеялась Катерина, а Кирилл веселился:

– Ты смотри, как он оголодал в своих Монте-Карлах! Одной фуа-грой небось питается!

Они немного выпили, расслабились, и Артём с неожиданным для себя воодушевлением принялся рассказывать Поляковым про житье в «Монте-Карлах», про ресторан, а потом они с Катериной каким-то образом оказались в соседней комнате наедине – Артём догадался, что это подстроил Кирилл. Артём с удовольствием рассматривал Катерину:

– Катюха, я ужасно рад тебя видеть! Можно обнять?

– Ну, давай, пока Поляков не видит! – рассмеялась Катерина и сама его обняла. Она была теплая, пышная, вкусно пахла яблоками с корицей, и Артём вдруг осознал, как сильно все это время ему не хватало женского тепла. «Олеся! Пропадаю ведь без тебя!» – подумал он и почувствовал, что сейчас заплачет. Артём хотел отстраниться, но Катерина не пустила. Она гладила его голову, вздрагивающие плечи и ничего не говорила. Артём наконец справился со слезами, и Катерина отвела руки. Он сел на диван, вытирая глаза руками, Катерина присела рядом и дала ему платок.

– Спасибо, – шмыгая носом, сказал Артём.

– Что, все так плохо? – осторожно спросила Катя.

Артём только кивнул.

– Что у вас с Олесей случилось?

– Мы решили пожить отдельно.

– И давно?

– Двенадцать дней, как она уехала.

– Сбежала, как всегда! Расскажешь?

Он замотал головой:

– Я не могу! Не могу.

– Ну ладно, ладно! Не переживай так! С Олеськой трудно, я знаю. Мы же, считай, всю жизнь вместе. Когда познакомились, ей шесть лет было, мне – девять. Она всегда такая – вечная девочка-«нет». Все поперек. У нее мать очень авторитарная, а отец полная размазня. Он добрый, но никакой. Олеська все время самоутверждалась, потому что мать уж очень ее гнобила: что ни сделает, все не так. Замухрышка, никчемушка, недоразумение! Постоянно обесценивала все, за что бы Олеська ни бралась. Она же два раза из дома сбегала! Не рассказывала тебе?

– Нет.

– Первый раз сбежала совсем маленькая. Не то в первом классе училась, не то во втором. Ты ее детские фотографии видел?

– Некоторые.

– Тогда представляешь, что это было: ручки-ножки как палочки, два рыжих хвостика, глазищи. Голосок тоненький, звонкий. Бабушка моя называла ее «наш бубенчик». И вот этот «бубенчик» приходит и говорит матери: «Я курила!» С вызовом, конечно, но и со страхом – мать и выпороть могла. А мать на нее посмотрела и захохотала. Уж очень смешно показалось. Олеся страшно обиделась: она-то думала, такое преступление совершила и сама призналась, а над ней смеются! Ну и сбежала из дома. Нашли, к счастью, быстро. А второй раз уже в классе седьмом, наверное. Тут уже серьезнее было, на второй день только нашлась. Из-за чего сбежала, так мне и не сказала. А сколько раз мы с ней ссорились, ты не представляешь! Она же самолюбивая, закомплексованная. Сейчас я понимаю: мы с Иркой и Пифагором ее подавляли – и читали больше, и знали. Семьи интеллигентные. А у нее – отец-алкаш, мать совсем простая. Вот Олеська и выпендривалась. Ей все казалось, что над ней смеются, – она и вела себя как клоун. Но чуть что: пых-пых, обиделась. У-у, как мы ругались иной раз! Только перья летели. Для нее же нападение – лучший вид защиты. И чем больше сама виновата, тем яростнее нападение. Мириться она не очень умела. Особенно из-за Вовчика мы ругались. Она и сама понимала, что не лучший выбор сделала, но… Упрямая, как не знаю кто! Но с другой стороны… Ты знаешь, мне кажется, это ей жизнь спасло. Она умела сопротивляться. И когда случилась та страшная история, Олеська на одном упрямстве выжила. Назло судьбе! Не сломалась. Она сильная. Но с ней трудно.

Артём долго молчал, потом тихо сказал:

– Я ее ударил.

– За что?

Он криво усмехнулся, потом все-таки выдавил:

– Она мне изменила.

– Вот дура! И правильно, что врезал!

– Нет, неправильно. Женщин бить нельзя. И потом, я сам виноват.