Читать книгу "География гениальности. Где и почему рождаются великие идеи - Эрик Вейнер"

Как я уже сказал, в Кремниевой долине почти ничего не изобрели. Транзистор выдумали в Нью-Джерси, мобильник – в Иллинойсе, Всемирную паутину – в Швейцарии, а венчурный капитал – в Нью-Йорке. В этом смысле обитатели Долины, как и древние афиняне, – жуткие халявщики. Слова Платона, сказанные о греках, применимы и к Кремниевой долине: что они заимствуют (воруют?) у чужеземцев, они делают совершенным.

Да, в Кремниевой долине хорошие идеи не рождаются. В ней они встают на ноги, чтобы пойти…

А еще это место, где многие идеи умирают. Каждый день их приканчивают систематически и безжалостно. В этом состоит подлинный гений Долины. Золотому веку нужны люди пытливые, способные отличить хорошие задумки от плохих, великую музыку от посредственной, блестящую поэму от графомании, а научные прорывы от мелких улучшений. В Афинах эту роль играли граждане города, в музыкальной Вене – королевский двор и чуткие слушатели, а во Флоренции – покровители, особенно Медичи. Кто годится на роль Медичи для Кремниевой долины?

На этот вопрос нет однозначного ответа. Пожалуй, больше всего под это определение подходят венчурные инвесторы и «бизнес-ангелы». Конечно, аналогия хромает, и Роджеру она не по душе – но в нашем мире именно деньги решают, какие идеи получат развитие, а какие засохнут на корню. А значит, человек, который контролирует деньги, контролирует многое.

Мне симпатичен Роджер. Симпатично сочетание науки и поэтичности в его рассуждениях. Симпатичен трезвый взгляд на Кремниевую долину, не искаженный розовыми стеклами Google Glass. Гениален ли он? Не знаю. Но что-то гениальное определенно просматривается – например, способность к необычно долгой предельной концентрации на той или иной проблеме. Однако он практикует и дефокусированное внимание, а также имеет множество сторонних интересов: читает по 40 романов в год и играет в группе Moonalice.

– Романы помогают мне понимать людей, а музыка – понимать себя, – объясняет он при прощании.

Я уже собираюсь уходить, когда в голову приходит еще один вопрос:

– Вы умный или удачливый?

Ответ следует без запинки:

– Да какая на фиг разница?

Возвращаясь к машине, я осознаю, что ответ – высказанный не без красочно-простонародных выражений – звучит очень по-гречески. Разве нам, простым смертным, под силу понять, где заканчиваются возможности людей и начинается вмешательство богов?

Юджину, моему покойному другу из Флоренции, понравилась бы Кремниевая долина. Как и в хорошей пинаколаде, в ней точно угаданы пропорции. Безжалостная конкуренция уравновешена щедрым и умным сотрудничеством. (Одно исследование показало: люди, соперничавшие друг с другом, впоследствии сотрудничают лучше, чем те, между кем не было конкуренции.) Кремниевая долина одновременно велика и мала: достаточно велика, чтобы иметь глобальное значение, но достаточно мала, чтобы людей называли по именам. Внутренняя мотивация соединена здесь с внешней. «Я занимаюсь этим, поскольку мне это нравится и поскольку получаю кучу денег». Здесь хорошо налажены связи, но бал правят интроверты. Здесь бросают вызов мировым устоям, но глубоко небезразличны к чужому мнению, к вашему мнению. Здесь гигантские скачки стали частью повседневности. И какую бы правильную вещь вы ни сказали о Кремниевой долине, будет верна и противоположная.

Мифы не всегда вредны. У них есть своя цель: они воодушевляют. Общество, свободное от мифов, не будет творческим. Взять хотя бы один из самых стойких мифов Кремниевой долины – закон Мура. Впервые его сформулировал Гордон Мур, один из основателей Intel: мощность микрочипов[66] удваивается каждые два года.

В строгом смысле слова это не закон. Это социальный контракт и вызов, а если выражаться менее деликатно – кнут. Но, сформулировав его в виде «закона», незыблемого, как закон всемирного тяготения, Мур и его последователи превратили возможность в ожидание и неизбежность. Это красивый фокус и величайшая инновация Кремниевой долины.

А теперь вернемся к нашему молодому «гению» из Кремниевой долины и посмотрим, что происходит на самом деле. Да, он живет в инкубаторе. Да, он пьет кофе. Однако тут сходство с мифом заканчивается. Прежде всего: идея с Einstyn принадлежит не ему (во всяком случае, не только ему). Он ее позаимствовал (на греческий лад) – но, следуя заветам Платона и Роджера Макнами, усовершенствовал. Не без проблем, разумеется. Он борется. Снова и снова пересматривает идею. Его одолевают сомнения, но он не опускает руки, влекомый вперед некой безымянной силой (быть может, желанием обогнать кого-то). Тем не менее он, увы, терпит неудачу. Однако не купается в жалости к себе, а внимательно наблюдает, выясняет, где и как ошибся, и дает зарок не наступать на те же грабли. И в итоге у него все получается, хотя и с таким вариантом Einstyn, который лишь отдаленно напоминает первоначальный замысел. В кресле-мешке он не сидит вовсе.

Наш молодой гений сталкивается с трудностями, которые были неведомы гениям прошлого. Эти трудности легче всего объяснить с помощью принципа Гейзенберга: невозможно отделить исследователя от объекта исследований. Сам акт наблюдения влияет на результат. Именно это происходит в Кремниевой долине, и именно это отличает ее от прошлых золотых веков. В Древних Афинах не было постоянных опросов общественного мнения. Во Флоренции времен Возрождения прохожих не останавливали с просьбой сказать, как они смотрят на будущее – очень оптимистично, умеренно оптимистично или вовсе не оптимистично. Эксперимент под названием «Кремниевая долина» изо дня в день находится под влиянием наблюдения за ним. Все мы – активные участники и вносим в него свою лепту. Всякий раз, когда вы ищете что-то в Google или покупаете последний гаджет, вы чуть-чуть влияете на курс, которым следует Кремниевая долина.

В отличие от Афин и Флоренции Кремниевая долина уже сейчас, в период своего расцвета, страдает от «золотого» похмелья – уж очень силен стимул стать следующим Стивом Джобсом или Марком Цукербергом. Если человек учится на инженерном факультете Стэнфорда и к третьему курсу еще не сделал первичное размещение акций, он ощущает себя неудачником. Футурист Пол Саффо сказал мне, что недавно впервые за десять лет преподавания в Стэнфорде встретил ленивого студента. «Я подумал: „Ничего себе! Какое приятное разнообразие!“»

Есть еще одно существенное отличие Кремниевой долины от других золотых веков. Ее продукция – цифровая технология в своих многочисленных обличьях – определяет, что и как люди создают. Во Флоренции времен Возрождения не было ничего подобного. «Джоконда» – шедевр и оказала влияние на множество художников, но все же не изменила то, как лавочник закрывает свои бухгалтерские книги или как принц правит своей страной. Цифровая технология, напротив, просачивается в каждую щель нашей жизни. Впервые в истории одно место влияет на столь большое количество людей – к добру или худу.

Как мы уже знаем, золотой век недолговечен. Несколько десятилетий, от силы полвека, – и он исчезает так же внезапно, как появился. Места гения хрупки. Их быстрее разрушить, чем построить. По моим подсчетам, Кремниевой долине скоро стукнет 100 лет. Для гениальности это срок! Ни одно другое место в Соединенных Штатах, кроме, быть может, Голливуда, не знало столь длительного успеха. Истекает ли ее время? Последует ли она за Афинами и Детройтом?