Читать книгу "Пустой мир. Кровь и честь - Кирилл Тимченко"

Зато акции гористарских заводов сильно сдали за последнее время, политика старого барона с упором на классическое развитие привела к тому, что стал проигрывать идущим вперед феодам, поддерживавшим проект «Сакрала» и экстенсивное развитие Рейнсвальда, переманившие большую часть вкладчиков. Гибель же старого главы феода, пришествие на его место совсем молодого и предательство Респира тоже сказались самым пагубным образом, хотя по этому поводу особенно волноваться не стоило, резервы феода были достаточно велики, чтобы помочь пережить и куда более затяжные и глубокие провалы в экономике. Молодой граф Гористанский попытался решить эту проблему целым рядом кредитов у Остезейских банков, но лишь вызвал недовольство своих вассалов такой политикой и увеличением налогов, чтобы было, на что выплачивать проценты без серьезных изъятий из резервного фонда.

Экономика порой влияет на политику гораздо больше, чем сами политики хотели бы признавать, так что ослабление Гористарского феода и увеличение роли союза Тристана и Камского герцогства привело к тому, чего так и боялся старый барон. Политическое влияние начало медленно, но уверенно отходить от правого крыла, возглавляемого Гористарами, настаивавшими на расширении военной независимости баронов и военной экспансии. Теперь основное влияние перешло к более умеренному центру, где лидерство еще со времен деда Эдварда удерживал Тристанский Дом, развивавший теорию колонизации свободных территорий и политику вооруженного нейтралитета с соседями, не доводя дело до полномасштабных войн.

Если бы у руля оставался старый барон, он наверняка мог извлечь из этого и свою долю выгоды, выстроить новый курс, пусть даже пожертвовав своим претендентом на престол. Зато его преемник не был столь дальновиден, и решил поставить все на графа Розмийского, надеясь, что с его воцарением будут возвращены и все расходы, какие баронат понес в последнее время. Граф Розмийский так же вел свою политику от обратного, решив как можно сильнее ослабить проект «Сакрал», если не полностью похоронить его, делая ставку на то, что прибыли от него лишь сиюминутные, но в дальнейшем развитие колоний приведет к перенасыщению внутреннего рынка и затяжному кризису на самом Рейнсвальде. Немалым успехом и пользовались его призывы к новой войне с Саальтом, старые обиды еще не были забыты, а нанесенные раны еще порой болели. Напряженные отношения между двумя островами были далеки от понятия мира, скорее напоминая перемирие, взятое противниками для того, чтобы восстановить потери и перегруппировать свои силы. Кроме того, напоминание о внешнем враге заставляло баронов лишний раз задумываться, а так уж ли важны внутренние склоки и новые колонии, если в любой момент на остров могут прибыть военные эскадры как раз постепенно восстанавливающего свои прежние возможности после не так давно отгоревшей гражданской войны Саальта.

Граф Фларский последние дни как раз и был занят тем, что собирал собственных союзников и переманивал таковых у своих противников, но оставить без внимания слова Эдварда тоже не мог, прибыв к нему, как только стало несколько легче дышать от постоянных переговоров и приемов.

– Барон! Мы с вами уже давно последний раз вот так просто разговаривали! – граф крепко пожал его руку, как только зашел в палату, – жаль только, что сейчас это происходит при столь ужасных обстоятельствах. Примите мои искренние соболезнования по поводу всего произошедшего. Респир поступил как совершенно бесчестный человек, нарушив все возможные правила и законы. На Рейнсвальде места ему больше нет…

– Граф, – Эдвард кивнул головой, будучи не в состоянии встать и приветствовать его как должно, – я рад, что вы все-таки прибыли. У меня к вам очень важный разговор, который, к сожалению, может повлиять на наши дальнейшие отношения.

– Друг мой, я уже просил вас называть меня просто Дэлай, когда мы одни, – граф улыбнулся, хотя только что услышанное заявление Эдварда ему вряд ли понравилось. – Так говорите же скорее, что случилось или должно случиться, если вы столь этим так сильно обеспокоены.

– Граф… Дэлай, – поправился тристанский барон, – мне нужна голова Респира, я думаю, вы уже это понимаете, но та политика, что сейчас складывается здесь, требует моего постоянного присутствия. Я не могу покинуть мой родной феод в поисках этого человека, не будучи уверен, что все это время он будет в безопасности…

– Эдвард, я понимаю вас, – кивнул граф Фларский, – вы такой же, как и ваш отец, спокойный и логичный, но при этом же способный сорваться на любое безумство, если вас действительно зацепить. И мне жалко Райсора в том плане, что своими выходками он нажил себе смертельного врага в вашем лице. Уверен, вы его найдете и призовете к ответу, но мне сейчас так же необходима ваша помощь…

– Вот именно об этом и хочу с вами поговорить, – сказал Эдвард, – когда начнется борьба за престол, я буду рядом с вами, но до этого мне необходима ваша поддержка. Тристан не будет участвовать во внутренней политике Рейснвальда когда я отправлюсь обратно на Аверию, на поиски Респира. И прошу вас не втягивать баронат в противостояние с кем-либо до смерти самого короля, когда моя помощь действительно станет необходимой.

– Эдвард, это вполне разумное требование, – кивнул граф Фларский, – но вы сейчас должны мне так же, положив руку на сердце, честно ответить. Вы поддержите меня, если кто-то попытается оспорить мое право на престол Рейнсвальда?

Барон Тристанский внимательно посмотрел на Дэлая, стоявшего прямо перед ним, собираясь с мыслями и думая, что стоит ответить. Ведь чтобы он не сказал, это уже будет бесповоротным решением. И это будет выбором, от которого отказать потом так просто не получится, если только хочет хоть что-то сохранить от собственной чести. Мысль бежала вперед с бешеной скоростью, за те несколько секунд, что позволил взять себе на осмысление всего сказанного, в голове появился первый, еще только очень примерный и с податливыми рамками, план. Как говорил его отец, что там, где каждый плетет свою паутину интриг, правда и ложь становятся лишь инструментом, который можно менять так, как необходима. И истина лишь в том, что говоришь и делаешь ты сам. Бесчестный подход, но Эдвард неожиданно даже сам для себя почувствовал, что ему все равно. Нет уже такого глубоко чувства убежденности, что было раньше, вселяющее в него уверенность и желание двигаться дальше, лишь спокойный и холодный расчет, не ограниченный теми принципами чести, что были у него раньше. Действительно, зачем они вообще нужны, если мир все равно не такой, каким должен быть? Мир, где каждый говорит о чести и справедливости, но поступает лишь так, как выгодно ему, не стесняясь любых средств и путей. Мир, в котором твою любимую расстреливают прямо у тебя на глазах, но ты не можешь отомстить убийце лишь потому, что ты нужен остальным для их собственных дел. Мир, где к твоей чести призывают лишь для того, чтобы заставить тебя сделать то, что выгодно другим людям, где выгода и жажда власти перевешивает на чашах весов понятие истины и справедливости. Один раз он пошел этим путем, и чем все это закончилось…

Перед внутренним взором Эдварда снова всплыло перекошенное злобой лицо Респира, смотрящего на него через прицел штурмовой винтовки. Если бы он только раньше поступился бы со своими столь важными, как ему тогда казалось, принципами и идеалами, то сейчас Изабелла была бы жива, а сам он вместо планов мести наслаждался бы еще одним прекрасным днем в своей жизни, без этой кровавой пелены перед глазами. Кажется, это промелькнуло и в его взгляде, поскольку граф Фларский даже отступил на шаг, когда Эдвард снова поднял на него глаза.