Читать книгу "Теория шести рукопожатий - Крэйг Браун"

Дали опускает глаза с газеты на тарелку улиток и вдруг громко кричит. «Ровно в тот миг я раскрыл морфологический секрет Фрейда! Череп Фрейда – улитка! Его мозг образует спираль – которую надо вынимать иголкой!»

Это невероятное прозрение заставляет Дали с новой силой взяться за попытки встретиться со своим кумиром. Через покровителя сюрреалистов Эдварда Джеймса он связывается с писателем Стефаном Цвейгом, который, как ему известно, и поклонник творчества Дали, и близкий друг Фрейда. Цвейг пишет два письма Фрейду насчет Дали, где предлагает, чтобы Дали быстро набросал его портрет. Он поясняет, что Дали – «единственный гениальный художник нашей эпохи» и «самый верный и благодарный последователь ваших идей среди художников».

В своем третьем и последнем письме, написанном за день до встречи, Цвейг пишет: «Этот истинный гений много лет мечтал встретиться с вами. Он говорит, что своим искусством обязан вам более, чем кому-либо… Он приехал из Парижа на два дня (он каталонец) и не помешает нашему разговору… Сальвадор Дали хотел бы, конечно, показать вам выставку своих картин. Однако мы знаем, что вы неохотно выходите, если выходите вообще, поэтому он захватит с собой свою последнюю и, как мне кажется, самую прекрасную картину».

Они встречаются 19 июля в первом лондонском доме Фрейда недалеко от Примроз-хилла. Случайно, как это с ним часто бывает, когда Дали подходит к дому со Стефаном Цвейгом и Эдвардом Джеймсом, он замечает нечто необычайно многозначительное: «Я увидел велосипед, прислоненный к стене, к седле которого была веревкой привязана красная резиновая грелка, видимо, полная воды, а по грелке ползла улитка!»

Зигмунду Фрейду восемьдесят два, он умирает от рака челюсти, который мучит его последние шестнадцать лет. Недавно с ним случился приступ глухоты, так что он очень мало разговаривает с Дали, тем более что он не знает ни немецкого, ни английского. Но Дали не смущает молчание Фрейда. «Мы пожирали друг друга глазами», – говорит он.

Как уговорено, Дали показывает Фрейду свою последнюю картину «Метаморфозы Нарцисса». На ней изображен обнаженный Нарцисс среди пустынной местности, который смотрится в свое отражение в озере, а рядом с ним, повторяя его силуэт, стоит каменная рука, а в ней яйцо, из которого вылупляется нарцисс. На заднем плане несколько обнаженных фигур, а на переднем – краб. Фрейд изучает ее со своим обычным пристальным вниманием. «До сих пор, – говорит он Цвейгу на следующий день, – я был склонен считать сюрреалистов – которые, такое впечатление, сделали меня своим святым покровителем, – стопроцентными дураками (или, скажем лучше, 95-процентными, по аналогии с алкоголем). Но этот молодой испанец с его бесхитростным фанатичным взглядом и несомненным техническим мастерством расположил меня к иной оценке. На самом деле мне было бы весьма интересно проанализировать, как возникла такая картина…»

Пока Цвейг и Джеймс беседуют с Фрейдом, Дали набрасывает его голову в альбоме для зарисовок в таком виде, что она одновременно похожа и на Фрейда, и на улитку. Цвейг беспокоится, что Фрейда может шокировать подобное странное обличье, и старается сделать так, чтобы портрет не попался ему на глаза.

Потом Дали будет вспоминать свою встречу с Фрейдом как одно из важнейших событий жизни. При всякой возможности он хвалится, что заставил основателя психоанализа коренным образом пересмотреть свои взгляды на сюрреализм. В письме Андре Бретону он пишет: «Он заметил (я показал ему одну из моих картин), что «на картинах старых мастеров первым делом выискиваешь бессознательное, а когда смотришь на картины сюрреалистов, первым делом испытываешь желание искать сознательное». Дали прибавляет, что он считает это заявление «смертным приговором сюрреализму как доктрине, секте, «изму», и в то же время подтверждением жизненности движения как «состояния духа»[215].

А что же думает Фрейд о Сальвадоре Дали? Когда Дали рисует великого психоаналитика с горящими от возбуждения глазами, Фрейд наклоняется к Эдварду Джеймсу и шепчет по-немецки: «Этот мальчик похож на фанатика. Неудивительно, что у них там в Испании гражданская война, если они все такие»[216].

ЗИГМУНД ФРЕЙД анализирует ГУСТАВА МАЛЕРА

Лейден, Голландия

Август 1910 года

Трижды Густав Малер назначал встречу с Зигмундом Фрейдом и трижды решал ее отменить. Фрейд ясно дает понять, что, если он отменит ее снова, другого шанса ему не дадут.

На консультацию с Фрейдом Малера толкает его жена Альма. Их брак, и всегда-то шаткий, сейчас на грани краха. Пятидесятилетний Густав почти на двадцать лет старше Альмы. Когда они поженились восемь лет назад, немногие из друзей думали, что их брак будет долгим. «Она знаменитая красавица, привыкшая к гламурной светской жизни, а он не от мира сего и любит сидеть один», – замечает друг Малера, дирижер Бруно Вальтер.

Альма – общительная кокетка[217], Густав – замкнутый аскет. Когда они обручились, Альма пробовала сочинять музыку, но Густав запретил ей этим заниматься. «Ты должна безоговорочно отдаться мне, во всех мелочах устроить всю свою будущую в полном соответствии с моими нуждами… Роль композитора выпала мне, твоя роль – роль любящей спутницы».

В июле 1910 года Густав Малер распечатывает письмо, по ошибке адресованное на его имя[218]. На самом деле оно для Альмы от ее молодого любовника Вальтера Гропиуса, который говорит, что не может жить без нее, и молит бросить мужа. Малер предъявляет письмо Альме, та во всем винит его и говорит, что «я томилась по его [Малера] любви год за годом» и что он «в своем фанатическом сосредоточении на самом себе просто не обращал на меня внимания».