Читать книгу "Абсолютная реальность - Алла Дымовская"

– Как же с доказательством? Вы изволили сказать, будто бы я оное и есть. Если вы имеете в виду амикуса, мой контакт с ним, то ведь он всего лишь устройство. Что же до меня…, – Леонтий осекся, затруднившись сформулировать. Запутался. И голова. Томограф бы сюда.

– Что же до вас, то…, – Филон выдохнул, тут же обмяк на стуле. И на выдохе было произнесено: – вы умерли.

– Как, как? В смысле? – но это был уже пустой вопрос.

– Вы У-М-Е-Р-Л-И. Простите, – Филон не отвел взгляда.

По тому, как он смотрел прямо в лицо, можно было сверять детектор лжи, и Пальмира, она сделала то же самое, да. Они больше не переглядывались, незачем более было таиться и врать, эта прямота обоих взглядов устраняла самую возможность малейшего недоверия. Брат и сестра заговорили как-то вместе, не перебивая и не дополняя друг дружку, но вместе, будто голос и его отраженное эхо, порой не повторявшее, но шедшее от себя.

– Ваш друг, хм… ваш бывший друг. Он не промахнулся. Попал точно в затылок, меткий выстрел, без вариантов выживания. Вы и не выжили. Моей сестре, … да, мне… лишь удалось за долю секунды переместить вашу биополярную личность в резервуары амикуса, копию вашей базовой памяти мы сделали загодя. На всякий случай. Да, мой брат… я всегда предусмотрителен, хотя мы не ждали, что дойдет до расправы. Вас похоронили позавчера… точнее, кремировали. Ваша жена, Калерия Брониславовна, не пожелала отдать урну с прахом в колумбарий, забрала с собой – как же вы будете там совсем один, она так сказала.

– Позвольте. Позвольте! Я хожу, я говорю. Вижу! Слышу!! Я ощущаю себя, наконец!!! Пусть и не до конца! Я вовсе не чувствую себя цифровым кодом или виртуальным героем. Я вещественен. Я есть!

Он кричал. И знал. Что бесполезно. Они уж точно не виноваты.

– Конечно, вы есть. В пределах этой комнаты. Модулятор амикуса встроил вас в реальное пространство, но очень ограниченное. Не хватает мощности. Вы извините.

Да что же за привычка у них теперь! Все время извиняться. За что? За то, что спасли ему жизнь? Но он не жив больше. Как же так? Бред собачий. Он перешел на шепот. Ползучий. Шипящий. Подземельный.

– Бред собачий. Я же вот он, перед вами. Вы видите меня, а я вас. Бре-ед собач-чий. Мы разговариваем. Я, правда, не чувствую запахов, и с осязанием проблемы. Я, может быть, давно не ел, но нет аппетита, при контузии это нормально. Я не сплю, но…ш-ш-ш…

– Но это и невозможно. Вы контактируете только в пределах необходимого интерфейса. Звуковые и световые волны переведены в соответствующие сигналы, на ваш нынешний язык, если можно так сформулировать. Вы действительно не пили и не ели. И не спали. Вам и не надо. Да, да! – брат и сестра закивали, подтвердили в унисон. И словно бы просительно одинаково склонили головы набок – ты уж поверь нам! – Конечно, вы ощущаете некоторые неудобства в восприятиях. Вам порой кажется, будто вы падаете в обморок, или будто бы все плывет перед глазами. Это оттого, что полная настройка еще не завершена. Вы переводите информативную недостачу на привычные вам понятия. Но их на самом деле нет.

– А! А-а-а! тогда все ясно, – он ответил машинально наяву или во сне, ответил ли? И не достаточно ли с него? Невыносимо… Леонтий снова утратил сознание.

Не до конца. Он созерцал внутри себя, или создавал внутри себя. Образы. Видения. Сны. Словно бы сам снимал кинофильм и сам же его смотрел, параллельно и одновременно. Обкорнанная, обокраденная жизнь, но все же существование. Лучше, чем ничего? Может и лучше, если бы… он это видел. Когда не остановили, опоздали. Не спустили вовремя курок, пощадили, пожалели. Новая вера и ее пророк, успевший стать мессией, некстати со своей гибельной проповедью. Уже мертвый пророк, к тому времени, когда она готова будет осуществиться, овеществиться полностью. Ничего нет хуже мертвого пророка. Именно его «мертвость» и переводит вдохновенную еретическую новизну в не рассуждающий фанатизм. Бедный отшельник. Он хотел, как лучше. Все пророки, без исключения, хотят, как лучше, в этом их главный недостаток. Справедливость – их главная цель. Во все времена и во всех собственных сотворениях бога. На небе и на земле. В Аиде и в Великой Пустоте. В абстрактном деизме и в бесконечно возрождающейся дхарме. Или – логический разум бинарного построения, как высшая сила, просчитывающий мгновенно оптимальные варианты разграничения между добром и злом. Что не может человек, то по плечу машине – стало быть, она и есть Бог. И стало быть, нет иного выбора, кроме возвращения в его лоно. Бедный художник. Он нарисовал свою, абсолютную, реальность. Виртуальная вселенная, поделенная на рай и ад. Вечная жизнь. Воскресение, Страшный суд, Божья кара. Пощупать и потрогать. Здесь и сейчас, не надо ждать. Это не завтра, это уже сегодня. Правоверных – обречь на бесконечное наслаждение. Высшее из которых – вечно терзать тех, кого должно обречь на бесконечное же наказание. Первых, конечно, много меньше, чем вторых. Иначе, какой смысл? Заслужить царствие небесное. Это нелегко. А кто решает? Возвысить или ввергнуть. В учении будет сказано. Двенадцать праведных. А кто решает об этих двенадцати? Те, кто вовремя сообразили, в чем дело, и чем оно рано или поздно кончится, дальновидно решили сами за себя. И захватили виртуальное пространство в свою власть. Он видел их образы. Безжалостно-обреченные. И облегченно-радостные, оттого, что успели. Подчинить себе еще живых проще простого, каждый желает жизни вечной, и далеко не каждый знает, что она такое. Тупик. Бесчеловечность. Мрак. Действительный ад, разделенный на две части. Для чертей, и для их жертв. Так впредь, да пребудет всегда и более не случится ничего. А сам он – вот. Может, для него все сложилось не столь уж плохо? И почему он не сошел с ума от ужаса, с ним происшедшего? Мертвый и все еще живой. Или ему более не с чего сходить? Равнодушие. Странное, неописуемое. Одолело его. А ужаса нет, как не было. Перед случившейся судьбой. Значит, Собакин все же попал. Это многое упрощает. А, плевать слюной! Ему более нет нужды возвращаться на «собачий» пир. Хоть одно радует.

Он подумал, что пора очнуться. Сколько времени прошло, пока он обрел относительный покой? И смирение. Годы? Или часы? Или секунды? Здесь нет времени. Больше нет. И сколько угодно его. Время не резиновое. Теперь – еще как! А он все же есть! Зачем? Для чего? Жизнь без жизни. Лучше так? Нет, ни фига не лучше! (А крепкое-то словцо не разучился еще произносить. Да что, в самом деле! Если он есть, то он и не изменился). Есть-то он есть. Хочешь, не хочешь. Но что поделаешь? И все-то он впадает в «бессознание» по малейшему пустяку. «Сейчас я в обморок паду!». Словно какая-то Вампука, принцесса Африканская, ей-богу! Стыдно. И довольно уже.

– Леночка. – Было единственное слово, произнесенное им при пробуждении.

– Мы понимаем. Мы понимаем, – ответствовали ему два голоса. – Мы не могли позволить вам писать ребенку и вашей бывшей жене. В эти дни. Представьте себе их чувства. Но теперь вы сможете. Весь простор вашего интернета, как любое информационное пространство, ныне доступен вам.

– Я смогу написать дочери? – он не до конца уяснил. Верить или не верить – таких понятий более не было в его новом лексиконе.