Читать книгу "Просто вместе - Анна Гавальда"

- «Итак, мадемуазель? Могу я пригласить вас на Ривьеру?»

- Да, - улыбнулась Камилла, - с превеликим удовольствием… «Вы взяли купальник? - продолжал он светским тоном. - И вечернее платье! Мы обязательно отправимся в казино… Не забудьте свою чернобурку, ночи в Монте-Карло прохладные…» В салоне машины изумительно пахло. Старой-старой кожей… Я помню, какое там все было красивое… Хрустальная пепельница, изящное зеркало, крошечные ручки для опускания стекол, отделение для перчаток, дерево… «Ягуар» напоминал мне ковер-самолет. «Если повезет, мы доберемся туда к вечеру», - обещал он. Вот таким был мой отец - великий мечтатель, способный часами переключать скорости в стоящей на приколе машине, он уносил меня на край света, не покидая стен гаража на окраине города… А еще он с ума сходил по опере, и в дороге мы слушали «Дон Карлоса», «Травиату» и «Женитьбу Фигаро». Он рассказывал мне истории: о грустной судьбе мадам Баттерфляй, о невозможной любви Пелеаса к Мелисанде, когда тот признается, что должен ей что-то сказать, но не может выговорить ни слова, о флирте графини с Керубино, который только и делает, что прячется, и о прекрасной колдунье Альцине, обращавшей своих ухажеров в диких зверей… Я могла болтать в свое удовольствие - он поднимал руку, если хотел, чтобы я замолчала, а в Альцине он это часто делал…Tornami a vaghneggiar[72], не могу слушать эту арию. Она слишком веселая… Но чаще всего я молчала. Мне было хорошо. Я думала о другой маленькой девочке, которая всего этого не имела… Все было очень сложно для меня… Теперь я ясно понимаю: такой человек, как мой отец, не мог жить с такой женщиной, как моя мать… С женщиной, которая рывком выключала музыку, если пора было садиться за стол, и все наши мечты лопались, как мыльные пузыри… Я никогда не видела ее счастливой, она вообще не улыбалась, я… А вот мой отец был очень милым и добрым. Как Филибер… Он был слишком милым, чтобы выносить подобное. Не мог позволить, чтобы маленькая принцесса считала его чудовищем… и однажды вернулся и снова стал жить с нами… Спал в своем кабинете и уезжал на выходные… Не стало вылазок в Страсбург и Рим на старом сером «Ягуаре», походов в казино и пикников на берегу моря… А потом однажды утром он устал… Очень, очень устал и упал с крыши…

- Упал или прыгнул?

- Он был деликатным человеком - он упал. Мой отец работал страховым агентом. В тот день он находился на крыше башни - вроде как осматривал воздуховоды или что-то там еще, я не уверена, раскрыл папку с документами и шагнул не туда…

- Странная история… Сама-то ты что об этом думаешь?

- Я вообще об этом не думаю. Потом были похороны, и моя мать все время оборачивалась - посмотреть, пришла та женщина на поминальную службу или нет… А потом она продала «Ягуар», и я перестала разговаривать.

- Надолго?

- На много месяцев…

- Что было дальше? Слушай, можно опустить одеяло, а то я задыхаюсь?

- Я тоже задыхалась. Я превратилась в несчастного, одинокого подростка и занесла номер психушки в память нашего телефона, но он мне не понадобился… Она успокоилась… Превратилась из самоубийцы в депрессушницу. Это был прогресс. Жизнь стала спокойнее. Думаю, ей хватило смерти отца… Потом во мне поселилось одно-единственное желание: смыться. В первый раз я ушла жить к подружке, когда мне исполнилось семнадцать… Однажды вечером - не из тучи гром! - заявилась мать с полицейскими… Аведь прекрасно знала, зараза, где я обретаюсь… Полная байда, как говорят подростки. Я помню, мы ужинали с родителями моей подруги и говорили о войне в Алжире… И тут - нате вам - полиция. Я ужасно себя чувствовала перед этими людьми, но мне не нужны были неприятности, и я ушла с ней… 17 февраля 1995 года мне исполнилось восемнадцать лет, и вот 16-го без одной минуты полночь я ушла, бесшумно закрыв за собой дверь… Сдала бакалавриат и поступила в Высшую национальную школу изящных искусств… Четвертой из семидесяти принятых на первый курс… У меня была потрясающая конкурсная работа - я сделала ее по детским воспоминаниям об оперных рассказах отца… Работала как зверь и удостоилась похвал жюри. В то время я совсем не общалась с матерью и ужасно мыкалась, перебиваясь с хлеба на воду, потому что жизнь в Париже была чертовски дорогая… Жила то у одних знакомых, то у других… Прогуливала много занятий… В основном по теории, ходила по мастерским и наделала много глупостей… Во-первых, мне было скучновато. Знаешь, я не умела играть по правилам: сама не воспринимала себя всерьез, и окружающие стали относиться ко мне так же. Я была не Художником с большой буквы, а всего лишь хорошим ремесленником… Из тех, кому самое место на площади Тертр, где копируют Моне и маленьких танцовщиц Дега… И потом… Я ничего не понимала. Я любила рисовать, а не слушать треп преподавателей, предпочитала рисовать на лекциях их портреты, меня бесили рассуждения о «пластических искусствах», хеппенингах, инсталляциях и прочей ерунде. Я отчетливо понимала, что ошиблась веком. Мне бы хотелось жить в XVI или в XVII веке и учиться в мастерской какого-нибудь великого художника… Готовить для него холсты, мыть кисти, смешивать краски… Может, я не была достаточно зрелой? Или у меня отсутствовало эго? Или во мне не горел тот самый священный огонь? Не знаю… Во-вторых, к несчастью, я еще встретила одного типа… Банальная история: юная дуреха с коробкой пастели под мышкой влюбилась в непризнанного гения. В проклятого, в падшего ангела, во вдовца, в безутешного меланхолика… Настоящая лубочная картинка: кудлатый гений, мученик, страдалец… Его отец был аргентинцем, мать родом из Венгрии - гремучая смесь, он был блестяще образован, сквоттерствовал и нуждался в одном: чтобы маленькая глупая гусыня готовила ему еду, пока он будет творить в жестоких муках… Я прекрасно подходила на эту роль… Отправилась на рынок Сен-Пьер, купила рулон мануфактуры, задрапировала стены нашей «комнатки», чтобы придать ей «кокетливый» вид, и начала искать работу - надо было поддерживать огонь в семейном очаге… Н-да… Очаг тут, конечно, ни при чем - готовила я на плитке… Бросила институт и предалась раздумьям на тему «Какое ремесло прокормит вас в жизни лучше всего…» Противней всего, что я собой гордилась! Смотрела, как он пишет, и ощущала собственную значимость… Была сестрой, музой, великой спутницей великого человека, той, что кормит учеников, выбрасывает окурки из пепельниц и вселяет бодрость духа в гения…

Она засмеялась.

- Я гордилась собой и пошла работать смотрительницей в музей - очень умно, правда? Ладно, избавлю тебя от описаний сотрудников, ибо мне на своей шкуре довелось узнать, что такое власть госслужбы… Честно говоря, плевать я на это хотела. Мне было хорошо - я ведь наконец попала в мастерскую великого мастера… Краска на полотнах давно высохла, но там я узнала об искусстве больше, чем в любой художественной школе мира… Спала я в те времена мало, и ничегонеделанье в тепле стало для меня манной небесной… Одно было плохо - я не имела права рисовать… Даже в маленьком жалком блокнотике, даже если не было посетителей - а Бог мне свидетель, случались дни, когда народу приходило совсем мало! - все равно я должна была сидеть и предаваться раздумьям о жизни, подпрыгивая на стуле всякий раз, когда в зале раздавалось чмоканье подметок заблудившегося посетителя, и судорожно пряча карандаш, услышав звяканье ключей Серафина Тико… Это стало его любимым развлечением… Серафин Тико - чудное имя! - подкрадывался бесшумно, как волк, чтобы застать меня врасплох. Как же он веселился, этот кретин, приказывая мне убрать карандаш!