Читать книгу "Вихри Мраморной арки - Конни Уиллис"

— «Как воздух щиплется: большой мороз», — прочла Вэнди.

— Где это? — спросил Рик. Я ткнула пальцем в строку.

— А! «Жестокий и кусающийся воздух».

— «Который час?» — прочла Вэнди.

— «Должно быть, скоро полночь».

Вэнди перевернула свой лист и посмотрела на обороте.

— И только? — сказала она. — Это весь «Гамлет»? А я думала, его дядя убил его отца, а потом призрак сказал ему, что с согласия его матери, а он сказал: «Быть или не быть», а Офелия самоубилась, и вообще. — Она еще раз перевернула лист. — Это же никак не вся пьеса!

— Пусть-ка попробовала быть всей! — сказала Далила, входя со своим плакатом на палке. — Лучше, чтобы в ней не было никаких призраков. Или малевания.

— Тебе не нужно немножко соларкацина, Далила? — спросила я.

— Мне нужен фломастер, — произнесла она с достоинством.

Я достала ей фломастер из ящика стола, и она удалилась деревянной походкой, словно каждый шаг причинял ей боль.

— Нельзя же выбрасывать что-то из пьесы, потому что кому-то это не нравится! — сказала Вэнди. — Ведь тогда пьеса теряет смысл. Спорю, будь Шекспир тут, он бы не позволил вам выбрасывать…

— Если допустить, что ее написал Шекспир, — перебил Рик. — Если во второй строке взять каждую вторую букву, кроме первых трех и последних шести, то они сложатся в «боров», явно кодовое слово для Бэкона.

— Снежный день! — сказала миссис Хэрроус по коммуникатору. Все кинулись к окнам. — Мы кончим пораньше. В девять тридцать.

Я посмотрела на часы. Девять часов двадцать восемь минут.

— Организация Озабоченных Родителей заявила следующий протест:

«Поскольку идет снег и, согласно прогнозу, будет идти еще и поскольку снег может сделать улицы скользкими, ухудшить видимость, вызвать столкновения автобусов, обморожения и лавины, мы требуем, чтобы школы сегодня и завтра были закрыты и наши дети не подвергались опасности». Автобусы отойдут в девять тридцать пять. Приятных весенних каникул.

— Снег тает, даже не долетев до земли, — сказала Вэнди. — Так мы никогда не доберемся до Шекспира.

В холле Далила на коленях наклонялась над своим плакатом и вымарывала слово «прислужник».

— Сюда приперлись Феминистки Против Языковой Дискриминации, — сказала она брезгливо. — Притащили судебное постановление. — Над зачеркнутым «прислужником» (слово мужского рода!) она надписала «прислуга» (женский род). — Постановление суда. Нет, вы только подумайте! А наша свобода слова где?!

— Ты сделала ошибку в «прислуге».

ВОЗЛЮБЛЕННЫЕ МОИ ДОЧЕРИ[14]

Баррет: Я этого ее пса… Октавиус!

Октавиус: Сэр?

Баррет: Уничтожить псину! Немедленно!

Октавиус: Н-но… н-не понимаю, п-при чем тут бедное животное…

«Барреты с Уимпоул-стрит»

Первым делом соседка по комнате рассказала мне историю всей своей жизни. Вторым — заблевала мне всю кровать. Добро пожаловать в Ад.

Да знаю я, знаю — сама виновата, что оказалась здесь с этой тупой салагой. Папочкина ненаглядная девочка, завалив экзамены, вернулась в общежитие — пока администратор не доложит, что ученица снова стала паинькой. Хотя зря, конечно, запихнули меня в отделение для бесплатников. Эти заучки из внешних колоний — все до одной испуганные целки. То ли дело богатенькие — те-то, хоть и с приветом, вовсю вжих-вжихались в частных школах, да и что-нибудь новенькое выучить не прочь. Эта же дуреха палку от щелки не отличит — и не разберется, что куда совать. Да еще и уродка — стрижка под горшок, так сейчас даже детей из внешних колоний не стригут. Звать ее Зибет, родом из занюханной колонии Мэрисон-Уиннет, три младших сестры, мать умерла, отец не хотел ее сюда отпускать. Зибет выпалила все это залпом, демонстрируя дружелюбие, а потом блеванула, — весь ужин выплеснула на меня и на мои новехонькие шлифоновые простыни.

Белье это, между прочим, самое приятное воспоминание о летних каникулах. Папочка заслал меня в лес, полный склизких шлифоновых деревьев и благородных аборигенов, — типа закалять характер, а на самом деле — из-за заваленных экзаменов. Но благородные аборигены оказались гениями не только в изготовлении своего знаменитого продукта, на котором практически не ощущается трение. Вжих-вжих на шлифоновых простынях — нечто неповторимое, и я за лето доросла до уровня эксперта в этой области. Брауну такого пробовать не доводилось. Что ж, я с удовольствием ему продемонстрирую.

— Прости меня, прости, — говорила Зибет без конца, словно икала, и лицо ее то краснело, то бледнело, словно гребаная сигнализация. Крупные слезы стекали по щекам, падая на блевотину. — Наверное, в шаттле немного укачало.

— Ага. Да не реви ты, вжиха ради, подумаешь — ерунда какая. В вашей Мэри-сунет-вынет прачечных, что ли, нет?

— Мэрисон-Уиннет. Это родник так называется. Неиссякаемый.

— Точь-в-точь как ты, детка. — Я собрала белье в кучу, блевотиной внутрь. — Пустяки. Сестра-хозяйка обо всем позаботится.

Зибет явно была не в состоянии сама нести белье вниз, да оно и к лучшему — Мамуля, увидев ее крокодильи слезы, тут же наградит меня новой соседкой. Конечно, и эту идеалом не назовешь. Я уже сообразила, что вряд ли она способна делать домашние задания без истерик, пока мы с Брауном вжих-вжихаемся на свежих простынях. С другой стороны, проказы у нее нет, тонну она не весит и за щелку меня не ухватила при первой возможности. В общем, могло быть и хуже, причем гораздо.

Хотя могло бы быть и лучше. Свидание с Мамулей в первый же день семестра — не самое прекрасное начало учебного года, но ничего не поделаешь. С мерзким комком простыней в руках я спустилась по лестнице и постучала в дверь.

Мамуля у нас — женщина не промах. Приходится выстаивать в малюсеньком закутке у входа в ее комнату и дожидаться, пока она соизволит ответить. Закуток этот — вылитая крысиная клетка, плюс маленькое дополнение от Мамули — три больших зеркала, которые наверняка обошлись ей в целое состояние. Но оно того стоило, Иисус-мать-его-Марию: оружие против студентов получилось потрясающее, потому что отражения демонстрируют тебе криво сидящую юбку, растрепанные волосы и капельку пота над губой — верный признак дикого страха. В итоге ко времени, когда Мамуля наконец отвечает на стук — минут через пять, если у нее окажется хорошее настроение, — ты или чувствуешь, что у тебя крыша едет, или просто сбегаешь. Определенно — женщина не промах.

Вины за собой я не чувствовала, а юбка моя никогда прямо не сидела, так что зеркала мне были нипочем. Однако пять минут в этой душегубке не прошли даром — хотя нос мой практически упирался в вонючее белье, я успела подготовить речь. Представляться не имело смысла — все равно администратор наговорил ей про меня кучу гадостей. Сообщать о том, что это мои простыни, тоже не стоило — пусть думает, что они принадлежит целке.