Читать книгу "Охота на скунса - Валерий Воскобойников"

Вот и дверь нужной камеры. Савва посмотрел в глазок: обычная тюремная картина — в табачном чаду сидят, лежат, переговариваются.

— Василь Палыч, — ровным голосом сказал Савва.

Спасительная рубашка

Несмотря на гул голосов в камере, Ржавый его услышал. Он не стал посылать шестерку: «Пойди узнай, кто там». Потому что знал, кто это. Он лениво слез с нар и самолично подошел к двери.

— Ты, что ль, Савва? — спросил он, и сокамерники с изумлением увидели на его небритом лице улыбку. Не презрительную усмешку и даже не ироническую ухмылку, а улыбку, которую при желании можно было бы даже назвать радостной.

— Он самый, Василь Палыч. Потолковать хочу, надо бы камеру открыть.

— Щас откроем, ты только в сторонку отойди, — отозвался Ржавый.

Савва отошел и встал у стены. Скоро в камере началось нечто невообразимое: в лучшем случае убивали кого-то одного, но еще больше это напоминало кровавое побоище, когда идут стенка на стенку. Сейчас прибегут вертухаи, отопрут дверь, и тогда Савва беспрепятственно войдет вовнутрь.

Но охрана что-то не торопилась.

Савва стоял и думал о том, как все-таки похожи одно на другое все эти исправительные учреждения. Да, в сущности, ведь и школы похожи друг на друга, и детские сады, и военные части. Все устроено по одному шаблону. Наверное, именно поэтому кто-то не мыслит себя вне армии, а кто-то — вне зоны. Привыкают люди к знакомой однообразной обстановке.

Тогда в Иркутске Савва просидел в камере свои положенные сорок дней, на которые по закону может быть задержан человек для выяснения личности. Но и за это время личность его выяснить не удалось, а потому его решили оставить дольше, а еще лучше — впаять срок.

Тюремная администрация действовала без особых изысков, попросту: у называвшего себя Саввой Морозовым были найдены заточка, сделанная из алюминиевой ложки, и пять граммов анаши, спрятанной в спичечном коробке, чего было совершенно достаточно для того, чтобы предъявить ему обвинение в нарушении тюремного режима. Когда же нашлись свидетели того, как Савва во время прогулки угрожал с заточкой в руке одному из зэков, он понял, что из тюрьмы ему не выйти. Причем по самой банальной причине — они не могли установить, кто он такой.

— Ты носа-то не вешай, — хлопнул его по плечу Ржавый, который полюбил нового арестанта так, как, наверное, никогда в жизни еще никого не любил. — В тюрьме-то да на зоне ведь тоже люди. А я тебе скажу: многие тут куда лучше, чем те, что на воле остались. Тут закон есть, суровый, но закон.

— Вы прямо как древний римлянин, Василь Палыч, — заметил Савва, печально улыбаясь.

— Другому по шапке бы дал за такие слова, — беззлобно проворчал Ржавый.

— Да я ведь серьезно. Просто у древних римлян поговорка была такая: «Закон суров, но это закон».

— Правильно говорили, — согласился Ржавый. — А теперь, особенно по ящику, мало ли что болтают, а на самом деле это на воле закона нет, беспредел-то не тут, а там. Здесь каждый знает свое, причитающееся ему место, здесь не соври, не укради. Только попробуй, сразу узнаешь, что будет. Здесь судят по справедливости: все сходка решает. Виноват — отвечай, невиновен — пусть тот, кто напраслину навел, отвечает. Я даже так тебе скажу, чего еще никому не говорил: неуютно мне там, на воле. Не знаешь, кому и верить, всяк тебя вокруг пальца обвести старается, совесть совсем потеряли.

— Романтик вы, Василь Палыч.

— Ну, Морозов, тебя не поймешь — то римлянин древний, то романтик какой-то. Это магнитофон был такой — «Романтик». — Вор в законе вздохнул. — Ты и о другом подумай. Ты же нужен здесь, в тюрьме, на зоне. Народ лечить будешь, а то тут какое лечение: аспирин в зубы — и дошел, или просто в зубы без аспирина.

— Это я тоже понимаю, Василь Палыч, — сказал Савва. — Но видите ли, я все-таки хочу узнать, кто я, откуда. Может быть, меня где-то ждет мать, может быть, даже жена и маленький ребенок. Мне нужно в мир, на волю. Я, может быть, и остался бы здесь при других обстоятельствах, Василь Павлович, но мне надо идти.

— Ну что ж, ступай с Богом, — вздохнул Ржавый. — Но знаешь, Саввушка, мне будет тебя не хватать.

— Я буду помнить вас, Василь Палыч, — сказал Савва. — Вы мне очень помогли. Это же, — он обвел рукой камеру, — мой первый дом с тех пор, как я вышел из леса.

— Ну тогда ступай, скоро баланду принесут, ты и выйдешь.

Действительно, скоро дверь открылась, и внесли еду, которую есть можно было только с большой голодухи. Ржавый даже не спустился вниз, он, прикрыв глаза, внимательно наблюдал за Саввой. Вот он спускается с нар, вот подходит к котлу… И тут Ржавый быстро заморгал: Савва вроде как исчез — только что был и вдруг испарился. Когда раздача супа закончилась и котел унесли, Саввы в камере уже не было. Никто, даже сам Ржавый, который не спускал с него глаз, не видел, как тот вышел.

— Вот что, мужики, — объявил Ржавый, — тут мужик был Савва Морозов, так вы о нем забудьте.

— Какой еще Савва Морозов? — спросил Звонарь. —

Это ты про того, который лошадей шампанским поил? Я про его в кино видел. Про Камо фильм был, во раньше делали.

— Ну… — только и сказал Ржавый.

Исчезнувшего заключенного так никто и не хватился. Никто не помнил, что такой человек вообще содержался в этом СИЗО. Его, возможно, хватились бы в канцелярии, но никаких документов, подтверждающих его существование, там не было.

О нем помнил только один человек — вор в законе Ржавый, он же Василий Павлович Горюнов. Но он помалкивал, да и кто бы ему поверил.

А Савва спокойно вышел из тюремных ворот и направился на базар. Там он поел, а затем попросил у одной из продавщиц что-нибудь на голову, чего ей было бы не жалко.

— А вон шляпу возьми, — сказала она. — Третий месяц она у меня висит, никто не берет.

А еще через день поезд уносил Савву на запад.

* * *

Савва очнулся. Он по-прежнему стоял у стены в тюремном коридоре, а в камере рядом разыгрывалось побоище. И никто не торопился. Это было странно, если не сказать — подозрительно. Неужели не слышат? Или не хотят слышать? Прошло еще несколько томительных минут, прежде чем в конце коридора показались охранники. Они шли медленно, как бы нехотя.

Подойдя к камере, один стукнул прикладом в металлическую дверь и крикнул:

— Ну что у вас там? Что за шум, твою мать?

Шум в камере затих, а затем раздался голос Ржавого:

— Самоубийство. Хотели его из петли вынуть, а он не дается.

— Шутник ты, — усмехнулся охранник и велел второму: — Погоди, не открывай, я ребят позову. Мало ли чего у них там.

«Дает им время, чтобы все привели в надлежащий вид», — понял Савва.

Охранники явно не торопились. Прошло минут десять, прежде чем появился отряд из четырех человек, который возглавляла докторша с саквояжем в руках.