Читать книгу "Великая смута - Николай Плахотный"

— По правде сказать, большей частью лежали, зарывшись носом в землю, — с улыбкой дополнил его один из соотечественников. И мрачно добавил: — Многие так и остались тут навсегда. Потому мы теперь тут, где воевали.

Пока переводчица Ксения старательно перелагала иностранную речь, немцы меж собой переговаривались и поглядывали на мужчину примерно одного с ними возраста. Несмотря на сильную жару, на его плечах был суконный пиджак, борта и даже полы которого ослепительно горели от множества военных наград. Упреждая вопросы, толмачка представила гостям и местным жителям незнакомца.

— К вам в деревню нас привез Павел Денисович Гончаренко. Сам он из Белоруссии. Дорогу же в Тетервино он знает потому, что пятьдесят пять лет назад тоже воевал в этих местах.

Тогда их разделяла узкая полоска земли, шириной в полторадва километра. Фронт тянулся от Сторожевой яруги, по краю Сухого лога и упирался в мокрую балку. Супротивники друг друга чуть ли не в лицо знали, один другого держали на прицеле. В нужный момент спускали боевые курки.

И вот встретились безоружные. Развалясь на шелковистой траве-мураве, немцы громко обсуждали дорожные впечатления. На мемориальном комплексе Танковое поле всех поразил прямо-таки библейский сюжет. Пара малиновок умудрилась свить гнездышко в жерле смертоносной 77-миллиметровой пушки. Оттуда доносилось попискивание птенцов. Запомнилась другая душещипательная картина: мирно пасущиеся козы на холмике, под которым был скрыт блиндаж, откуда командарм Ротмистров руководил Прохоровским сражением.

Приезжие быстро освоились в новой обстановке. Впрочем, многие квартировали здесь в том же 1943-м году. Дом колхозницы Головиной, как теперь вспомнили, был пристанищем штабс-капитана Коха. Всегда ровный, выдержанный, однажды он не на шутку разгневался на хозяйскую дочь. Убирая комнату, девушка нечаянно разбила его флакон с французским одеколоном. И у Кати начались неприятности. Через несколько дней сельский староста приказал Головиной, чтобы она собиралась ехать на работу в Германию. Девушка была в панике, хотела даже руки на себя наложить. Но Бог уберег. Нынче же работа за рубежом почитается как великое благо, удача.

Оклемавшись, Илларионовна выбралась из закутка, вышла на крылечко. А супротив их дома — настоящий табор. Шум, гомон. В воздухе витали слова: «Фриден, фриден!» (по-ихнему значит «мир»). Тетервинские мужики согласно отвечали: «Да, конечно же, мир. Ясное дело. Об чем разговор! Мир, дружба». Немцы энергично кивали, что-то лопотали. При этом пристально вглядывались в лица. Вроде как искали знакомых.

В сторонке на ошкуренном бревне бок о бок сидели Гончаренко и Альфред Гофман. Если бы мирно беседующих седовласых солдат противоборствующих стран обрядить в их прежние мундиры, несомненно, бросилось бы в глаза нечто их роднящее. Известно, что совершенно чужих людей делает внутренне и даже внешне схожими долгая совместная работа, сожительство. Это может быть и длительное пребывание в заключении (сокамерники), в каких-то экстремальных обстоятельствах.

Бывшего разведчика Гончаренко и в прошлом заряжающего многоствольного миномета Гофмана в течение нескольких месяцев разделяла в прямом смысле слова огненная дуга. В то же время их и многое связывало. Воины и с той и с нашей стороны находились на грани жизни и смерти. Они одинаково мучились от страха и ран, от нестерпимого зноя и жажды. Тогда, в июле сорок третьего, в здешней округе пересохли все колодцы и ручейки, а до ближайшей реки было, казалось, так далеко, как до марсианских каналов.

Разведка донесла: в дальней балке обнаружен родник. Но тут же выяснилось, что наших опередили. В горячих головах возник план охоты за водоносами противника. Горе-вояк свои же осадили, устыдили. И вопрос об «охоте» на водной тропе больше не возникал.

Практически у Павла Денисовича с тех пор не было прямого общения с немчурой. Но каким-то чудом удержался в башке с десяток-полтора ихних слов. Что касается Гофмана, то русский знал еще хуже, хотя понимал решительно все.

Разговор у них начался с солдатского анекдота, гулявшего тогда по позициям — с той и другой стороны. Как известно, вину за поражение под Москвой гитлеровский вермахт свалил на «генерала Мороза». А что решило исход битвы под Прохоровкой? Было несколько версий. Вот одна расхожая.

Техническое оснащение германских войск ни у кого не вызывало сомнения. Немцы были уверены в своей победе. И все же на всякий случай подстраховались. Неподалеку от предполагаемого места сражения, в стогах соломы была упрятана ударная бригада. Она должна была вступить в бой в критический момент. Но хитрые планы стратегов спутали силы рока, приняв образ русских мышей. С голодухи маленькие грызуны попортили изоляцию в электрооборудовании. И когда дана была команда: «В бой!», тысячесильные двигатели отказали, не завелись. А в это время советские танки широким фронтом утюжили немецкие позиции.

— Ох-хо-хо! Мыши провода погрызли в «Тиграх» и «Пантерах», — сотрясаясь от беззвучного смеха, смаковали бывшие соперники старый окопный анекдот.

Вдруг заметил Павел Денисович сиротливо стоящую у калитки хозяйку избы. Он дал понять собеседнику, что оставляет его «на айн момент», сам же поспешил к воротам.

Старые люди быстро находят общий язык.

— Вопрос житейский, но и политический, — без предисловий начал ветеран. — Это по поводу годовщины Курской битвы в вашу местность фронтовики прибыли. И с немецкой стороны тоже.

— Я уже поняла.

Павел Денисович продолжал:

— Между прочим, германцев интересует, верней, они разыскивают местных жителей, которые участвовали в захоронении павших.

Мимо прошмыгнула младшая дочь Илларионовны — глухонемая Мария. Она несла на вытянутых руках целый таз отборной клубники. В стане иноземцев послышались радостные возгласы.

— Хорошо, что пожаловали, — неопределенно молвила старая. — Пусть свежим воздухом подышат, пешочком походят. Вспомнят, где кровушку-то проливали. Но уж не обессудьте, — понизила голос, — чего нет, того уж нет. Всех, и наших и ихних, в одну могилку поклали. И зовется она братская.

— Как я вас понял, — начал было Гончаренко, но осекся.

— Ага, все рядышком лежат. И родные наши сынки и пришлые супостаты.

Первое его желание было уйти куда-нибудь подальше. Уже было поднялся, но почувствовал в ногах неодолимую слабость. Снова сел. На висках проступила испарина. «У служивого-то нервишки совсем никуда», — подумала Илларионовна. Пожалела о том, что сболтнула, пожалуй, лишнее.

— Что сделано, то сделано, — проговорила она то ли в оправдание, то ли в утешение. — Ну а уж которые там, им один Бог судья.

Как на крыльях к ним подлетела экскурсоводка:

— Хозяюшка любезная, гости просят проводить их, если не трудно, на немецкое кладбище.

Илларионовна, смахнув с лавки несуществующую пыль, пригласила дамочку сесть рядом.

— Давно любуюсь вами. Вы такая славная, милая, ученая. Похоже, и сердцем добрая. Потому позвольте перед вами повиниться.