Читать книгу "Колокола - Ричард Харвелл"

Увертюра закончилась. Занавес раскрылся.

Зазвучал печальный марш. Стоявшие за мной носильщики подняли похоронные носилки с Эвридикой и медленно двинулись на сцену. Гуаданьи стоял уставившись в пол, пока не запел хор. Потом он начал поднимать голову, пока его глаза не остановились на возлюбленной, бездыханно лежавшей перед ним.

Он пропел ее имя.

Этим зовом я разбудил Шпиттельберг. Наполнив театр своим голосом, Гуаданьи разбудил четырнадцать сотен сердец. В одно мгновение эхо зазвучало из каждого угла. Он пропел имя Эвридики еще раз, его голос стал еще более печален, деревянные ложи и хрустальная люстра вздрогнули в ответ на его зов, утихомирив шаркающие ноги и теребящие материю руки.

Я часто видел эту сцену на репетиции, но сейчас она казалась магическим обрядом: собравшаяся толпа с ароматами розы и жасмина; мертвая женщина на погребальных носилках; душный жар ламп и четырнадцати сотен тел; голос Гуаданьи, еще более великолепный, чем когда-либо, — все это вновь вызвало к жизни бессмертных влюбленных. Слезы засверкали на моем лице и на многих других лицах, когда Орфей запел погребальную песнь, а Юпитер услышал его призыв и послал к нему Амура. Очень скоро голоса Гуаданьи и Клаварау переплелись друг с другом. Мое сердце переполнилось чувствами. Он получит ее обратно! Он спасет Эвридику от смерти.

Когда занавес закрылся, я бросился с камзолом к Гуаданьи, но он покачал головой. Театр взорвался аплодисментами. Четыре раза Гуаданьи выходил из-за занавеса на поклон. И хотя аплодисменты продолжались и после этого, он пошел к себе в гримерную. В люке показалась голова Тассо, и, как только дверь за певцом закрылась, рабочий сцены начал действовать. Я услышал вращение шкивов, скрип поворачивающегося вала, натяжение веревок — и, как по волшебству, декорации медленно задвигались. Упал задник. Перед лампами появились окрашенные в красный цвет стекла, и сцена осветилась мерцающим багровым светом. Это была пещера за рекой Стикс, где Орфей будет усмирять Фурий.

Глюк начал второй акт.

Затанцевали чернолицые Фурии. Они щелкали лодыжками, извивались и дергались. При звуках арфы они замерли, потому что надежда и любовь были в этой пещере под запретом. Они начали проклинать мужчину, который принес красоту в их подземный мир. Они запели еще громче, чтобы заглушить арфу Орфея. Как только арфа заиграла во второй раз, дверь Гуаданьи открылась. Не обращая на меня внимания, он сбросил с плеч свой камзол и твердым шагом вышел на сцену. Я попытался поймать камзол, но он упал на пол.

Фурии плясали вокруг Орфея, стараясь напугать его.

Он стоял не шевелясь, как неподвижное дерево в буре хлещущих ветвей. Его любовь не знала страха, и одинокий голос его был сильнее целого хора. От его звука воздух в театре густел, и публика знала, что эти демоны ничего не могут противопоставить его силе. Их голоса ослабли. Танец прекратился. Они позволили ему пройти и с трепетом наблюдали за тем, как он исчезает в темноте.

Гуаданьи ушел со сцены, и я уже ждал его.

Занавес закрылся всего на мгновение. Тассо крутанул лебедку и опустил задник. Багровые декорации пропали, и на их месте появилось синее-синее небо. Исчезли красные стекла. И когда занавес раскрылся снова, Тассо принес рай на землю империи.

От балета Анджиолини у публики потеплели глаза. Гуаданьи стоял за кулисами, прямо за мной, и голова его была склонена, словно во сне. Его широкие плечи вздымались и опадали. Балет закончился, и хор собрался смотреть на выход главного героя.

Когда первые звуки гобоя, подобно лучам солнечного света, наполнили театр, Гаэтано Гуаданьи плавно вышел на сцену. Орфей остановился на сцене на том самом месте, на котором он в мучениях начал эту оперу. Сейчас же каждый новый вдох наполнял его радостью. Публика знала, что с ним что-то происходит, что-то копится у него внутри. Все сидели наклонившись вперед, готовые разделить с ним эту радость.

Ария излилась из его совершенного горла, и мое тело затрепетало от ее тепла. Наполненный надеждой, я вырос вверх и вширь, но не произвел ни звука, забираясь в пещеру Тассо. Три человека лежали на полу рядом друг с другом и смотрели на потолок, как будто сквозь темное дерево могли разглядеть, как золотые завитки голоса Гуаданьи разносятся по сцене. На самом деле голос моего хозяина — слишком слабый для взрывной страсти — очень подходил к этой арии, прозрачной, словно горный ручей.

Под паутиной веревок я пробрался к глазку. Лицо Глюка блестело от пота, и он радостно улыбался своему творению. Дальше за ним все находившиеся в «бычьем стойле», не мигая, смотрели на Орфея, их лица были взволнованными. Королевская чета сидела так тихо, что мне показалось, будто я смотрю на портрет. Из райка не доносилось ни шороха, только сверкали повлажневшие глаза.

Амалия! Она схватилась за перила ложи и сидела прямая и напряженная. Музыка ранила ее, и она закусила губу, потому что тысячи лиц, вне всякого сомнения, обернулись бы посмотреть на невестку графини Риша, потерявшую самообладание. Рукой, затянутой в белую перчатку, она вытерла слезу, потом приложила кулак к трясущемуся подбородку.

Антон положил руку на плечо жены. Она застыла. Вздохнула несколько раз. Сжала в руке его пальцы — на время, достаточное для того, чтобы снять его руку с плеча. Антон снова уставился на сцену.

Графиня Риша бросила неодобрительный взгляд, но Амалия, кажется, даже не заметила его. И пока Гуаданьи заканчивал арию, она безучастно переводила взгляд с одной ложи на другую; ее дыхание было мерным, едва заметным.

«Скоро ты вновь полюбишь музыку», — прошептал я и пополз обратно.

Гуаданьи снова вышел на поклоны и затем ушел к себе в гримерную. Настало время вручать записку, но певец оставил дверь раскрытой настежь. С большой неохотой я последовал за ним.

— Синьора Клаварау поет, как корова, — проронил он.

Правды в этом утверждении не было. Она пела чудесно. Но я согласно кивнул. Он отхлебнул вина.

В гримерную, переваливаясь, вошел Глюк. Композитор взглянул на меня с таким видом, будто хотел заключить в объятия; потом понял, что я был не тем, кого он искал. Прошел мимо меня к Гуаданьи.

— Какой успех! — закричал Глюк.

Гуаданьи кивнул.

— Подождите, сейчас они услышат третий акт! Орфей оживет вновь! — Глюк взглянул на бокал Гуаданьи. — Можно? — спросил он и, не дожидаясь ответа, одним глотком выпил его вино.

Я про себя взмолился, чтобы меня не послали за новым бокалом.

— Пойду в ложу к графу, — сообщил композитор.

— Передайте ее высочеству мое почтение, — ответил Гуаданьи.

Глюк исчез, чтобы поговорить с графом Дураццо, чья ложа была расположена рядом с ложей императрицы. Я скользнул к двери.

— Буду ждать снаружи, — бросил я. — Если я вам потребуюсь…

— Нет, — прервал он. — Останься. Закрой дверь.

Я закрыл, страстно желая остаться с другой стороны, потом вернулся и встал перед хозяином. Он, не оборачиваясь, внимательно посмотрел на меня в зеркало.