Читать книгу "Исповедь молодой девушки - Жорж Санд"

— О медовом месяце, Женни. Какое красивое слово!

— Очень пошлое, дитя мое.

— Все равно чудесное! Оно означает те часы в жизни, когда два человека верят, что созданы друг для друга, и каждый предпочитает другого самому себе. Так вот, дорогая, я хочу насладиться этой медовой иллюзией, хочу идти, озаренная сиянием этого обманчивого светила, и никогда не променяю его на солнечные лучи рассудка. Ты говоришь — у меня слишком много мужской проницательности. Может быть, но сейчас я мечтаю превратиться в обыкновенную женщину и, не мудрствуя, верить в счастье. Сегодня я еще хорошо понимаю, что этот мед нам дано вкушать, быть может, не больше месяца, но, испробовав его, я сойду с ума и поверю, что он неиссякаем. Более того — разум твердит мне, что счастье нужно мерить не временем, а полнотой чувств. Мгновение, по словам поэтов, может вместить в себя целую вечность радости или муки. Это говорит мне нынче и мое чутье, но никогда не говорил Фрюманс, он таких вещей не знает. Терпеливый до бесчувствия, он сам не жил и в других не может вдохнуть жизнь. А вот Мак-Аллан узнал это раньше меня, мне есть чему у него поучиться. Мир праху его былых увлечений! Прощение его будущим изменам! За один день настоящей жизни я буду признательна ему больше, чем за долгие годы ученых занятий с Фрюмансом!

— Если так, — вздохнула Женни, — будь по-вашему. Но позвольте мне записать в памяти ваши нынешние речи и повторить их в тот день, когда вас станет терзать горе, подозрение или гнев.

— Бесполезно, Женни. Когда такой день придет, воспоминания о прежней вере и мужестве не вылечат меня от сомнений и разочарования… Но о чем ты тревожишься? Ты-то ведь знаешь, что нет жизни без горя, как и медали без оборотной стороны. Дай мне любить, страдать, вдохновляться радостью победы, проливать море слез, дай жить, как живут все на свете! Ты и без того слишком долго держала меня в вате. Судьба всегда издевалась и всегда будет издеваться над заботливостью матерей. Твоя дочь жаждет выйти в море и поспорить с бурей. Не удерживай ее!

— Значит, в путь! — сказала Женни. — Я ко всему готова, лишь бы мне быть при вас, когда плавание станет опасным.

— Но как раз этого я и не хочу. Фрюманс…

— Фрюманс обойдется и без меня. Он сильный человек, а вот вы — дело другое.

— Но ты…

— Я люблю только вас. Фрюманс это знает и твердо помнит.

LXX

Несколько дней Женни внимательно наблюдала за мной. Чувства мои не менялись. Я недолго радовалась своей победе, но все-таки она была одержана, и теперь я думала о Фрюмансе без малейшего волнения. Гроза пришла оттуда, где, казалось, небо ясно и безоблачно. Так уж устроена жизнь.

Однажды я получила от Мак-Аллана поистине чудесное письмо, полное радужных предсказаний по поводу моего будущего; в этом письме он обещал вот-вот приехать с добрыми вестями.

«Дорогая Люсьена, — писал он в конце, — не удивляйтесь, что я так старательно восстанавливаю здание вашего общественного положения и материального благополучия, хотя прежде говорил, что во имя радости дать вам все хотел бы видеть вас всего лишенной. Увы! Я упустил тогда из виду вашу гордость — эту гранитную скалу, которой мне не сокрушить. Так вот, я заставлю вернуть вам то, что составляло прежде ваше существование, и тогда мы сравняемся, если только вы не поставите мне в вину, что я все-таки чересчур богат для вас, забыв о бесценном сокровище, которое вы принесете в приданое, — о своем совершенстве».

Я на ходу перечитывала это письмо, как вдруг увидела существо, давным-давно мною позабытое, а именно мисс Эйгер Бернс, рисующую в этот момент утес и небольшой водопад. Моя прежняя гувернантка ничуть не изменилась — то же яркое платье, шаль, накинутая изнанкой кверху, огромная желтая папка, полное неумение рисовать, рассеянный взгляд, унылая физиономия, неловкая поза. В первый момент мне захотелось уклониться от встречи с ней, но если я повзрослела и изменилась, Женни осталась прежней, и было ясно, что Эйгер сразу узнала нас.

Возобновить знакомство надлежало мне, что я и сделала со всей приветливостью, на которую была способна.

Она была чем-то смущена и, задавая обычные вопросы о том, как я живу, все время оглядывалась, точно боялась, что ее увидят. Я даже подумала, что она пришла сюда с возлюбленным, и мне страшно захотелось поглядеть на него — вот уж, должно быть, чудак! Но я преувеличила очарование сорока пяти весен бедной Эйгер, так как увидела только двух юных мисс, на удивление эфирных, которые не спеша приближались к своей наставнице, наблюдавшей за ними, кажется, не лучше, чем в свое время за мной: они были еще довольно далеко, но я могла бы поручиться, что в кармане у каждой спрятано по роману.

— Это ваши воспитанницы? — спросила я у гувернантки.

— Да, — ответила она, — это барышни из очень высокопоставленного семейства, и мне не хотелось бы…

— Чтобы они увидели вас со мной?

— Мне надо поговорить с вами, Люсьена, — еще более смутившись, сказала она. — Я не стала бы искать случая повидаться с вами, но раз уж он представился…

Я решила, что ей надо попросить о какой-нибудь незначительной услуге, и пригласила зайти, когда у нее будет свободное время.

— У меня не бывает свободного времени, — как-то очень поспешно заявила она, снова оглядываясь на своих воспитанниц; но на этот раз те удалялись, с радостью обнаружив, что мисс Эйгер с кем-то беседует и можно продолжить тайное чтение в кустах.

— Что ж, говорите здесь, — предложила я.

По ее испуганному жесту Женни поняла, что она лишняя, и тоже отошла.

— Слушаю вас, мисс Бернс.

— Так вот, бедная моя Люсьена, я должна дать вам совет… Может быть, еще не поздно… Мне так трудно поверить, что вы погубили себя!

— Благодарю за доброе мнение обо мне, — насмешливо сказала я.

— Не будьте так высокомерны, Люсьена, ваша репутация уже погублена. Если вы могли поселиться у господина Мак-Аллана, значит, у вас или плохие советчики, или дурные наклонности.

— Я поселилась не у господина Мак-Аллана, этот дом принадлежит теперь другому лицу, которому я и плачу за наем квартиры.

— Знаю, знаю, все было сделано так, чтобы обмануть вас или дать вам возможность объяснить это пристойным образом. Но если вы действительно не подозреваете правды, я обязана сказать ее, и тогда моя совесть будет чиста. Знайте же: ваша история наделала такого шума, что дошла и до меня. Леди Вудклиф и господин Мак-Аллан занимают видное положение в свете, поэтому в Англии разговоров было не меньше, чем здесь. Господин Мак-Аллан славится умом — когда-то я встречала его на приемах во многих гостиных, — но он ловелас, и порядочные женщины холодны с ним. Его связь с вашей мачехой известна всем и каждому и тянется так давно, что мне непонятно ваше ослепление. Люди говорят, будто вам просто захотелось отомстить жестокой мачехе. Сперва свет ополчился на нее за то, что она вас преследует, но когда разнеслась весть, что вы за огромные деньги (называют неслыханную сумму) продали свое имя, разумеется, спорное, но для вас бесценное, когда, кроме того, выяснилось, что соперник вашего отца с успехом волочится за вами, — общественное мнение возмутилось, и теперь двери приличных домов для вас навсегда закрыты. Так что, сердитесь не сердитесь, я не могу посетить вас, более того — не могу допустить, чтобы мои воспитанницы застали меня за разговором с вами. Если об этом узнают их родители, мне откажут от места. Прощайте, Люсьена. Извлеките урок из того, что я вам рассказала, или, если вы действительно порочны, посмейтесь над моим желанием помочь вам и презрительно отвергните мое сострадание.