Читать книгу "В Америке - Сьюзен Сонтаг"

— Назывался? Значит, он разбился.

— Марына, ты не поняла. Он поднялся в воздух. Почти вертикально вверх. Отличительна черта этого аэростата в том, что у него нет крыльев. Вертикально вверх, без всяких внешних приспособлений, примерно на сто футов! И потом он величественно, изумительно парил целых десять минут!

— Расскажи подробнее, — попросила она.

— Ах, Марына, я так глупо себя чувствую. Что я делаю с нами со всеми? Я просто одержим.

— Нет, это не так. Ты просто рассказываешь мне сказку.

— Я не рассказываю сказок!

— Нет, рассказываешь. — Она тихо засмеялась.

— Что ты хочешь узнать?

— Какой он?

— Это гигантский колокол с полностью закрытой кабиной и огромным, широким винтовым пропеллером, торчащим над крышей, который в движении похож на волчок. Я сказал тебе, что у него нет крыльев? Ну конечно, сказал. Подъемная сила обеспечивается устройством, которое сами изобретатели называют «воздуховыжималкой», — такая трубка, через которую сжатый воздух выбрасывается внизу аппарата. «Выжималка» и пропеллер запускают машину вертикально на заданную высоту, после чего она останавливается и дальше летит горизонтально — этого почему-то не получилось — в том направлении, куда повернута. Со скоростью до восьмидесяти миль в час, как утверждают Хуан-Мария и Хосе.

— Я думала, что все изобретатели — немцы.

— Почти все.

— И твои мексиканские друзья остались целыми и невредимыми, когда аппарат разбился. Ты бы мне сказал, если бы они погибли или…

— Да, «Корасон» великолепно оснащен на случай крушения. Воздушный шар, который в три раза больше его по величине и называется «компенсатором», быстро надувается, чтобы замедлить стремительный спуск, а из нижней части аппарата выбрасываются эластичные «ножки», смягчающие удар о землю.

— Но ты же не поднимался вместе с ними?

— Марына, я обещал тебе.

— Значит, нет?

— Я чуть не попросил, чтобы они взяли меня с собой. Но боялся, что не смогу перебороть страх. Я знал, и они знали, что приземление будет мягким, заурядным, не смертельным. Но полной уверенности все равно не было. Это и есть приключение, не правда ли? Цветы в волосах, а лица-то и нет…

— Что-что, Богдан?

— …и Дрейфус тоже заинтересовался. И мне кажется, я уговорю фон Рёблинга встретиться с ним. А потом выполню свою миссию. Марына, Марына, прошу тебя, не качай так головой!

Уехать из Америки? Потому что — самая американская из причин — «пора двигаться дальше»? Уорнок не понимал:

— Но вы же только начали карьеру в Америке. Вы можете нажить здесь состояние. Вас все любят.

Но как мог человек, подобный Уорноку, понять всю притягательность Лондона для подлинной поклонницы Шекспира? Быть актрисой в Англии, а не просто играть по-английски! В Англии она достигнет таких вершин, до которых никогда не поднималась во время своего второго, самого успешного американского турне.

— Нет, вы не уедете, — сказал Уорнок.

Пока озадаченный, рассерженный Уорнок продолжал пророчить, что ее лондонская авантюра завершится провалом, Марына отдала себя в руки Эдварда Дадли Браунлоу, английского импресарио. 1 мая 1879 года состоялся ее лондонский дебют в «Камилле», хотя и под другим названием, поскольку «Камилла» (как почему-то называли по-английски «Даму с камелиями») была запрещена лордом Чемберленом. Марына всегда уважала Англию не только как родину Шекспира, но и как колыбель всех гражданских свобод, и с удивлением узнала о существовании в Лондоне правительственного цензора. Точь-в-точь как в Варшаве. Нет, не как в Варшаве — английская цензура оказалась такой слабой, что ее можно было обойти, изменив название пьесы. Марыне очень понравилось новое название — «Heartsease», приятно и ненавязчиво умиротворяющее, и была разочарована, узнав от Браунлоу, что heartsease — всего лишь название другого цветка[98]. Она чувствовала, будто ее понизили подобно цветку-символу чистосердечной куртизанки. Она надеялась, что этот лорд Чемберлен не заставит ее «даму с камелиями» умирать в пятом акте на ложе, усыпанном… анютиными глазками!

Она выбрала «Камиллу», а не шекспировскую пьесу, по той же причине, по которой начала в Америке с «Адриенны Лекуврер»: во французской пьесе ее акцент не резал бы так сильно слух. Если в Америке она училась произносить английские звуки с немного расслабленной нижней челюстью, то в Лондоне Марыне пришлось напрягать ее, следуя наставлениям мисс Коллингридж. Паузы между слогами были заново пересмотрены и отточены, согласные из задней части рта перекочевали в переднюю, а губы стали тоньше.

— Англичане такие снобы, они любят выискивать недостатки в нашем американском произношении, — заметила мисс Коллингридж. — В частности, они не выносят того, что называют «протяжной интонацией американских актеров».

— Протяжная интонация! — воскликнула Марына. — С каких это пор я начала говорить протяжно?

Марына не хотела признаваться себе, что англичане внушали ей страх. Она уже привыкла к болтливой американской разговорной «атаке» — к словоохотливости и нарочитой фамильярности. В Америке никого не интересовала трагическая судьба ее родины, но при этом она чувствовала себя желанной гостьей. Здесь же журналисты с засаленными воротничками и соседи на званых обедах опасались, что она будет надоедать им своей Польшей, между тем как ей самой хотелось вести чисто английскую беседу. О театральном сезоне в Лондоне. О мистере Дизраэли и мистере Гладстоне. О погоде, наконец.

Марына предчувствовала, что англичан не удастся покорить так же быстро, как американцев. Но она не предполагала, что их вообще не удастся покорить — разве что условно. Она решила для себя, что если ее «очаровательный» или «обворожительный» акцент упомянет не более половины рецензентов лондонских газет, то можно будет продолжить свою триумфальную карьеру в Англии. Все отзывы были хвалебными. Ее акцент упомянул каждый критик.

Ее хвалили, но на руках не носили. В отличие от американцев, англичане не знали, что делать с алчущими славы иностранцами. (О том, чтобы позволить им стать англичанами, не было и речи.) А она, Марина Заленска, была дважды иностранкой: полька, да еще из Америки.

В конце мая, когда закончился ее сезон в Придворном театре («Анютины глазки», «Ромео и Джульетта» и «Как вам это понравится»), она пошла вместе с Богданом и мисс Коллингридж посмотреть и, возможно, насладиться игрой прославленной романтической пары, Эллен Терри и Генри Ирвинга, в ирвинговском театре «Лицей». Марына была готова склонить голову перед этими новыми божествами английской сцены, но почти разочаровалась в них, как она призналась Богдану, обнаружив, что сама играет ничуть не хуже Терри. Она пристально изучала ее игру в старомодной, но неизменно популярной бульвер-литтоновской «Даме из Лиона». Что же касается великого Генри Ирвинга в роли героя-простолюдина, то его прихрамывающая походка и слабый гортанный голос решительно уступали грации и безупречной дикции Эдвина Бута.