Читать книгу "Пять граммов бессмертия - Аркадий Неминов"

– Уважаемая… э-э… Елена Дмитриевна, что вы, как теща ответчика, можете пояснить по сути предъявленных ему обвинений? Вы ведь в курсе, в чем обвиняют вашего зятя на этом судебном заседании?

– Конечно! Еще бы! Мне ли не знать, что хотят охаять и упечь за решетку честнейшего и безобиднейшего человека, спасшего жизнь моей единственной дочери, матери моего внука! Вот он, Санька, и помог отцу найти эту проклятую формулу! А вы все устроили здесь судилище над невинным человеком! Да нам всем его боготворить надо! Он спас мир от этой чумы – ужасной болезни и проклятия рода Осиповых. Мой бедный Кеша перевернулся бы в гробу, если бы узнал, за что пытаются осудить его ученика – человека, который довел его дело до конца. Человека, пообещавшего ему на смертном одре закончить создание этого фермента и выполнившего свое обещание. Граждане, опомнитесь! Вы совершите вопиющую несправедливость, если не оправдаете Севу! – Елена Дмитриевна говорила громко и четко. Слова ее лились как бы сами собой, независимо от нее, внося в зал свежую струю какой-то необъяснимой энергии, силы и чистоты.

– Скажите, пожалуйста, – продолжил весьма довольный ее речью адвокат, – вы вот здесь упомянули о своем внуке, который якобы помог своему отцу найти формулу. Как это нужно понимать?

– А так и понимать! Вы не смотрите, что он маленький. Да, ему еще не исполнилось и четырех, но, как вы знаете, великий Бах в этом возрасте уже писал музыку! Так вот, я утверждаю, что мой внук Александр способствовал получению формулы фермента, подсказав Севе ее последнюю составляющую! Я понимаю, что это звучит дико и неправдоподобно, но это – факт! Я вот тут кое-что захватила… – при этих словах Елена Дмитриевна достала из пакета, который принесла с собой, какие-то листки писчей бумаги и передала их адвокату. – Это первые, так сказать, попытки моего внука помочь отцу. Сначала это выражалось в форме игры, а затем и более целенаправленно. Вы не думайте, мы не сумасшедшие! Поначалу мы и сами не могли в это поверить, ведь его никто никогда не учил даже азам химии. Тем более, применительно к медицине. Но Сева – ученый, и он неоднократно подвергал нашего мальчика, если так можно выразиться, проверке. И каждый раз мы с изумлением убеждались, что у Санечки непостижимым образом присутствуют глубочайшие знания предмета именно в этой области науки, которой занимается его отец и всю жизнь занимался дед! На этих листочках вы увидите, как Санечка отмечал карандашом формулы, где, по его мнению, Севой были допущены ошибки во время его работы. Затем на другом листке уже сам Сева проверял нарочно написанные им неверно формулы, которые мой внук снова отметил. И так далее. Я собрала все эти листочки, слава Богу, они сейчас пригодились!

– Елена Дмитриевна, – не унимался Аронович, – так вы на полном серьезе утверждаете, что именно ваш четырехлетний внук явился фактическим соавтором вашего зятя?

– Трехлетний! Ему четыре будет только через два месяца. Да, утверждаю!

– У меня нет больше вопросов! – адвокат был в шоке. Он никак не мог даже представить, что одним из его свидетелей все-таки станет незаявленная им на судебные слушания теща ответчика, которая подтвердила лишенные здравого смысла эти домыслы насчет соавторства ее внука. Да, все полтора месяца домочадцы Колмогорова ему об этом талдычили, но Семен Григорьевич знал одну простую истину: порой наглая ложь выглядит гораздо правдивее, чем чистая правда! А на суде – особенно! Поэтому многоопытный адвокат не стал рисковать и заявлять Елену Дмитриевну – чтобы не доводить дело до абсурда. Ну, кто на суде(!) может поверить в эти россказни?! – Он посмотрел на публику и усмехнулся про себя: это следовало ожидать – судя по изумленным лицам большинства из присутствующих в зале, к этим словам отнеслись, мягко говоря, с явным недоверием.

В зале воцарилась растерянная тишина.

– И вы верите всей этой чепухе?! – вдруг раздался голос до сих пор молчавшего истца. Грошев поднялся с места, нарушая процедуру, но, спохватившись и вспомнив вовремя, что раз он в свое время отказался от положенного ему адвоката, то мог выступать сейчас и в этой роли, обратился к судье: – Вы позволите, ваша честь?

Судья только кивнул в ответ.

– Уважаемые граждане, ваша честь, я не хотел здесь выступать в качестве адвоката самого себя по той простой причине, что это блистательно сделал прокурор, но теперь, когда суд стал превращаться, извините, в балаган, я молчать не могу и не хочу! Я лично уже второй раз слышу эту ахинею насчет гениального ребенка, неизвестно как получившего знания ученого. Да вы только вслушайтесь в это! Нас здесь что, держат за непроходимых идиотов? Чудеса, наверное, случаются, но в сказках, а не здесь, в здании государственного суда. Нет, я лично эти бредни слушать не намерен! Пусть даже тысяча экспертов подтвердят, что эти жалкие бумажки не подделка, но всему же есть предел, господа! Мы не в цирке, и фокусы нам здесь не нужны! Я решительно протестую против этого шоу с гениями ясельного возраста!..

– И напрасно, Валерка! – вдруг изрек мальчик своим неожиданно звонким голоском. Он смотрел в упор на Грошева, освобождаясь от опеки своей бабушки, которая все это время держать его за руку.

Зал ахнул. По рядам прошелся шепоток, который, нарастая, стал переходить в гул голосов: люди, не в силах скрыть свои эмоции. Такого видеть и слышать еще никому не доводилось!

Грошев, выпучив глаза, как-то боком попятился, с шумом опрокидывая стул, на котором сидел все это время. У него отвалилась челюсть. Мертвенная бледность покрыла все лицо. Нос заострился, а из открытого рта слышались только какие-то нечленораздельные звуки. Наступила немая сцена.

Теперь все взоры без исключения были направлены на маленького мальчика, который произнес эту фразу. Он ее изрек хотя и голосом ребенка, но тоном вполне взрослого, даже умудренного жизненным опытом, человека! Более того, человека, который мог себе позволить такое простецкое, если не сказать, фамильярное обращение к убеленному сединами респектабельному господину директору!

Наконец, Грошев обрел дар речи:

– Эт-то… что т-такое ты здесь сейчас сказал, м-мальчик? – спросил он сорвавшимся голосом, заикаясь, но стараясь придать ему отеческие интонации. Было видно, что он из последних сил пытается держать себя в руках. На его лице даже возникло некое подобие улыбки. – Ты нас здесь не п-пугай так! Кто тебя п-попросил так обратиться к взрослым людям? Бабушка?

– Не дури, Валерка! Ты меня прекрасно узнал, не так ли? Да и твоя давняя особенность – заикаться при сильном волнении – оказывается, никуда не делась. И выражение твоего лица совсем не изменилось с тех самых пор, когда еще в школе ты просил меня списать контрольную по химии! Ты ведь прекрасно знал наперед, что хоть я и не откажу тебе, но непременно замечу, что ты опять воруешь чужие мысли! Помнишь?..

В зале началось нечто невообразимое. Все повскакивали со своих мест в надежде подобраться поближе, чтобы не упустить из вида ничего, что здесь и сейчас происходило! Исключением не стал даже судья, который так и остался стоять с поднятым молотком, как монумент самому себе, забыв о том, что хотел грозно предупредить расходившийся зал.