Читать книгу "Сибирская жуть-7 - Андрей Буровский"

Мохов улус

До сих пор речь шла о писаницах первобытных людей, расположенных в труднодоступных местах. Но ведь внимание человека привлекают не только места, в которые идти далеко и опасно; многие природные явления становятся интересными именно потому, что они находятся возле постоянных мест его жизни. Высокая, удобная скала как раз на караванной тропе — разве не выделяется, не привлекает к себе внимания? Нависающий над долиной Енисея скальный карниз, мимо которого все время двигаются, спешат люди? В безлюдных местах такие скальные выходы, может быть, никогда и не отметили бы, а вот тут они становятся куда как заметны и в высшей степени интересны.

В любой религиозной системе существуют два типа храмов — одни как раз на перекрестках больших дорог, на шумных рынках, на площадях городов. Эти храмы как раз для того, чтобы как можно больше людей могли бы зайти под их кровлю, ненадолго отрешиться от повседневных дел, торопливо привести свою душу в более пристойное состояние. Здесь удобно проводить массовые праздники, впервые вводить в храм детей и вести общение с самым различным людом, обмениваться информацией и мнениями о тех же божествах и их привычках.

Разумеется, и в таких храмах возможно более долгое, более углубленное молитвенное состояние, но в них толпы людей могут скорее помешать, и обстановка не очень способствует. Если нужна сосредоточенность, размышление о вечном, то нужен и другой тип храмов. Нужен храм, расположенный как раз далеко, трудная дорога к которому позволит отделить обыденный мир от того возвышенного, особенного, к которому движется человек. К такому храму тот, кому не очень нужно, не пройдет, и удалившийся от мира окажется в хорошей, правильно подобранной компании.

А вот писаницы долины Енисея, похоже, это храмы на столбовой дороге, на торном пути. Места, вдоль которых ходили люди, вероятно, оставляя возле скалы признаки почитания и поклонения, принося жертвы и думая о божественном.

И тут есть места, хоть и прекрасно видные издалека, но не очень хорошо доступные: например, скала возле Мохова улуса, где писаницы расположены на трех разных уровнях скалы…

Нижний уровень изображений проходил как раз там, где кончалась гладкая скальная поверхность и начинался каменистый крутой склон: крутой, но все же далеко не отвесный, легко доступный для человека. Тут вдоль скальных обнажений вьется тропинка, проходя мимо нижнего ряда изображений.

Второй ряд уже повыше — изображения вдоль узкого скального карниза, выше нижнего ряда метров на пять. Тут уже нельзя работать без страховки, и сверху, со скалы, спускают веревку с петлей. Человек надевает эту петлю под мышки и медленно перемещается вдоль скального карниза. А стоящий наверху страховщик перемещает веревку, чтобы помогать, а не мешать идущему. И если человек сорвется, он не пролетит эти пять метров отвесной скалы, а почти сразу повиснет и будет висеть, пока его не подтянут наверх. Были даже случаи, когда человек на протяжении дня два-три раза срывался, его ставили на карниз, и он продолжал себе работать, словно ничего и не случилось…

Ну а третий уровень — это еще на пять метров выше, там работали в люльке, подвешенной на тросах. А тросы крепили к бревну, игравшему роль стрелы лебедки и нависавшему над обрывом.

В 1978—1980 годах тут работала экспедиция кемеровских археологов, которую возглавлял Борис Пяткин. Некогда Борис Пяткин трудился в Ленинграде-Петербурге, но бурный, неудержимый темперамент и полное отсутствие серьезных научных результатов привели к нежелательным последствиям… В смысле, к неудачным для карьеры Пяткина. Будь представлены эти самые научные результаты — начальство могло бы и закрыть глаза на то, что Бориса Пяткина куда легче найти в пивной, чем на рабочем месте, а бесчисленные любовницы звонят по служебному телефону гораздо чаще, чем коллеги. Но результатов как не было, так и не было; Борис Пяткин и в Кемерово так и помер, не защитив даже скромной кандидатской…

Но экспедиции у него были интересные, яркие, полные открытий новых писаниц, увлекательных происшествий, красивых и нестрогих девушек и замечательных застолий. К нему часто приезжал красноярский художник Капелько — тот самый, который придумал новый способ снимать изображения на писаницах, и появление запойного художника в составе экспедиции делало ее еще веселее и оригинальнее.

Именно эту историю рассказал мне один человек, который работал в экспедиции два года и который просил его не называть… Скажем, Андрей (зовут его иначе, разумеется). В те годы Андрей уезжал в экспедиции где-то в середине-конце апреля, как только первые отряды собирались искать писаницы, и торчал в поле до октября — до снежной крупы, холодов, физической невозможности копать схваченную морозами землю. В Сибири в октябре уже начинаются устойчивые холода, и даже самые пылкие любители экспедиций вынуждены были возвращаться…

Зиму Андрей перебивался на должностях сторожа или кочегара, а там снова зима поворачивала на тепло, день прибавлялся, и можно было считать дни до выезда экспедиции. До дня, когда можно будет демонстративно побрить голову, надеть тельняшку с дырками и кеды… (хотя в кедах пока еще холодно).

Работник Андрей был куда как опытный, надежный и руководство нарадоваться на него не могло. По понятным причинам, Андрей больше всего любил ездить в отряд Пяткина, где больше всего было «романтики», и там больше всего занимался снятием писаниц на бумагу. Сильный спортивный парень, он привык работать сам, и его охотно пускали на второй, на третий уровень скалы — знали, что он и работу сделает, и никаких приключений не будет — в смысле, падений со скалы, травм и так далее.

Андрей, человек далеко не грубый и не примитивный, много раз чувствовал чье-то присутствие на писаницах, присутствие кого-то помимо сотрудников отряда. Он раза два пытался обсуждать это с другими, но безрезультатно; как-то его попросту высмеяли и попытались приклеить кличку Звездочет. Кличка не прижилась, но большинство просто не желало слышать ни о чем сверхъестественном. А те, кто слушали, те оказывались чаще всего мистиками самой грубой пробы, и Андрей вынужден был часами слушать все откровения, которыми одаривали его эти люди: про реинкарнации, всепроникающие энергии, материк My, астральные тела, ауру и про космических пришельцев. Ему было скучно и противно, большая часть отряда попросту ржала, а он вынужден был слушать свистящий шепот не очень вменяемого собеседника.

Борис Пяткин выслушивал сочувственно, отгонял от Андрея рерихнувшихся и ушибленных Блаватской, а как-то раз даже сказал, что сам испытывал что-то подобное… Но не распространялся про то, что сам испытал, и разговор с Андреем как-то все время переводил в практическую плоскость — что делать назавтра, как спланируем работу на неделю, надо ли гнать машину в Абакан, завозить еще продуктов, или еще три дня протянем.

А в этот год писаницу велено было закончить — снять до конца копии всех изображений и больше не вести тут работы. Пяткин торопился, хотел осмотреть побольше окрестных скал, и поэтому на самой главной писанице, на Моховом улусе, и к концу августа осталось много работы. Денег же осталось немного — дображничались, и к сентябрю Пяткин мог содержать только совсем маленький отряд, человек восемь. Кроме поварихи Василины, которая зимой тоже шла в кочегары или в сторожа, все мужики; все молодые, но совсем взрослые, за двадцать.