Читать книгу "Паруса, разорванные в клочья - Владимир Шигин"

— Следите зорче за сигналами! — велел вахтенному лейтенанту Трескин. — Сейчас будем брать ход!

И точно, с «Волы» ударило орудие, по фалам рассыпались сигнальные флаги. Началось эскадренное учение.

Прибавляя паруса и одновременно выравниваясь в кильватер друг другу, корабли взяли курс на остров Гогланд, чтобы там продемонстрировать императору выучку своих экипажей и мастерство капитанов. Натужно гудели натянутые ветром паруса. Дубовые форштевни мощно подминали под себя пологую балтийскую волну. Развевались в полнеба многометровые вымпелы. А они шли друг за другом, гордые и статные, линейные корабли российского флота: «Владимир» и «Вола», «Ретвизан» и «Финланд», «Орел» и «Иезекииль» — надежда и слава великой державы.

Когда же в туманной дымке показались гранитные берега Гогланда — ударила с флагмана пушка, и, повинуясь сигналу, корабли плавно легли на развороте. Маневры начались!

Отлаженная и сплаванная за лето эскадра действовала безукоризненно. Император был доволен. Затем корабли палили по брошенным в воду щитам, в несколько залпов разнося их в мелкую щепку. И здесь Николай Первый выразил свое удовольствие увиденным.

— Вот, кажись, и отстрелялись, — радовались на шканцах «Иезекииля». — Теперь и на Кронштадт пора ворочать!

Но у императора были свои планы. С «Волы» велели всем, убавив паруса, лечь в дрейф. А вскоре от борта флагмана отвалила шлюпка под императорским штандартом.

— Ну вот, Павел Михайлович, кому-то сейчас на орехи достанется! — обернулся к командиру «Иезекииля» старший офицер Истомин.

Трескин молча поднял зрительную трубу. Затем резко отнял ее от глаз.

— Андрей Иванович! Правый трап к спуску! Фалрепных к трапу! Команду во фронт!

Уже на бегу Истомин еще раз глянул на царскую шлюпку. Так и есть, она направлялась прямо к «Иезекиилю».

«Ну, теперь пан или пропал, третьего не будет! — усмехнулся про себя старший офицер. — Сейчас жарковато придется!»

Через четверть часа Николай Первый уже поднимался на палубу. Следом за ним — морской министр Меншиков, цесаревич Константин, за ними же — немалая свита из адмиралов да генералов.

— Что из мешка худого сыплются! — шепотом переговаривались меле собою матросы.

— Цыть вы, салажня! — прицыкнул тут же на них кто-то из унтеров. — Не вашего то ума дело! Коль лезут, значит, так надо для пользы общей!

Николай Первый тем временем обошел строй.

— Здорово, братцы! — зычно поздоровался он с командой.

— Здра-жла-ва-вели-ство! — было ему ответом.

— Что ж, командир, матросы у тебя бравы и веселы! — подкрутил ус, обращаясь к Трескину, император. — Теперь посмотрим, каковы они в деле. Займемся учениями!

— Какое прикажете играть, ваше величество? — приложил руку к треуголке командир «Иезекииля».

— Начнем с парусного, — кивнул ему Николай.

Запел горн, ударили барабаны, засвистали боцманские дудки… Ученье по постановке парусов началось. Свитские разом достали из карманов часы. Минута… вторая… третья…

— Ваше величество! — подбежал Трескин к внимательно наблюдавшему за действиями команды императору. — Марсели и бом-марсели поставлены!

Николай молча взглянул на услужливо представленные ему часы. Кивнул Затем отошел, встал, скрестив руки на груди:

— А теперь играй ученье пушечное!

И снова запели горны. Быстро и споро раскрепляли ловкие матросские руки пушки в положение «По-боевому».

— Неплохо, командир! — объявил Трескину император, когда артиллерийские упражнения были завершены. — Доложи прохождение службы!

Не ожидавший такого вопроса, Трескин на мгновение было запнулся.

— Давай, давай! — незаметно ткнул его в бок министр Ментиков. — Сейчас твоя судьба и решится!

— Участвовал в кампании 1812 года. Затем на фрегате «Патрикий» ходил в Кадис. Командовал палубным ботом. Поочередно служил на кораблях «Эмгейтен» и «Бриен», командовал фрегатом «Мария». С 1837 года командую кораблем «Иезекииль».

— Награды? — поинтересовался Николай.

— Владимир четвертой степени и Станислав второй!

— Ну что ж, — подвел итог расспросам император. — Корабль хорош, служители — тоже. Наверное, пора подумать и о перемене места службы. Не так ли?

— Да, государь, капитан первого ранга Трескин достоин продвижения даже не в очередь! — поддакнул из-за императорского плеча министр Меншиков.

Поблагодарив за службу команду и поощрив всех целковым да внеочередной чаркой, Николай Первый покинул «Иезекииль». Императорский катер брал курс к дымившему вдали пароходу «Ижора».

— Пушки верхнего дека к холостому залпу изготовить! — скомандовал Трескин, вытирая со лба выступивший от волнения пот.

Залп… Залп… Залп…

На «Воле», отойдя от штабных офицеров, потихоньку перекрестился старый вице-адмирал Платер:

— Слава тебе, Господи! Обошлось!

Завершалась морская кампания 1840 года. Балтийский флот брал курс к гавани Кронштадта, чтобы начать разоружение. Всю зиму корабли будут стоять вмерзшими в лед, весной снова будут ставить мачты и пушки, грузить припасы, чтобы уже летом опять выйти за Гогланд. Так плавали отцы и деды, так плавать и им, балтийцам сороковых годов века девятнадцатого!

* * *

Мир стоял на пороге великих перемен. Парус и весло, честно и преданно служившие человеку не одно тысячелетие, уступали место пару и механической тяге. И с каждым годом все больше и больше презираемых истыми парусниками «самоваров» пенило моря и океаны.

Сороковые годы XIX века — последнее затишье перед огненным смерчем пятидесятых, испепелившим Черноморский флот и сведшим на нет былое всемогущество Балтийского. Россия отстала от Европы всего лишь на несколько лет, но расплата за эту отсталость оказалась кровавой…

Было бы неверным говорить, что в России совсем не думали о пароходах. Нет! Думали и прекрасно понимали, какие выгоды несут в себе эти неказистые с виду и грязные «углевозы». Но от понимания до претворения на Руси срок долог. А потому моряки сороковых все так же любили свои белоснежные паруса, а лихие и отчаянные брамсельные были адмиральским сердцам куда ближе, чем изможденные и чумазые кочегары.

Любил парус и новый морской министр князь Меншиков, последний отпрыск фаворита великого Петра. Полный невежда в морских делах, князь никуда и не лез, полагая, что все должно идти своим чередом.

— Не нами началось, не нами и кончится! — говорил он неизменно, когда ему докучали прожектами флотского переустройства.

Но если высшее офицерство относилось к Меншикову с известной долей презрения и скрытого негодования, то молодежь видела в морском министре лишь острого на язык и снисходительного к мичманским проказам барина. В те годы на шумных мичманских пирушках распевали под гитару: