Читать книгу "Вечера с Петром Великим - Даниил Гранин"

Грек наверняка с умыслом темнил, князя щадил, а его, Толстого, держал в напряжении, знал, что князь покажет письмо. Сейчас все сводилось к нему, к греку, он власть и показывал. Толстой от него зависел, государыня от Толстого, да и сам государь… Но об этом мыслить не следовало, тайные мысли тоже опасны, они обязательно где-то как-то наружу высунутся.

Казалось, Петру все подвластно, однако Каспий взбунтовался. Разразилась буря, суда, груженные хлебом, провиантом армейским, разметало, потопило. Продолжать поход стало трудно. На военном совете решили отложить действия до следующего года и возвращаться в Астрахань. В Дербенте же оставить гарнизон.

Астрахань встречала прибытие государя пушечной пальбой, торжественной церемонией. Князь Кантемир еле дотерпел до пристани, в сопровождении Толстого поскакал на рыбный двор, к своим.

Дочь застал в постели, слабой, полуживой. Рассказать, что случилось, не могла, плакала, что-то шептала. Рассказала княгиня. Был выкидыш, отчего, неизвестно, может, от дурной рыбы, может, от бури — так определил врач, Паликула. Он еле спас саму несчастную мать. У нее сейчас полный упадок сил и, главное, — сникла духом. Врач все делает, чтобы не дать угаснуть. Князь был в отчаянии, крепился, старался приободрить дочь.

Толстой утешал как мог Кантемиров, но торопился к государыне. Хотел первым доложить ей, знал, что у нее своих осведомителей хватает. Успел. Она скрыть не могла радости. Тайный советник поклонился, попросил разрешения передать князю Кантемиру соболезнование от ее величества.

Узнав от Екатерины о неудачных родах Марии, государь промолчал, похоже, сразу утратил интерес к этой истории. Через два дня заехал к князю, который от тяжких переживаний не выдержал, слег. У постели больного царь просидел час, заглянул в женскую половину к княжне. Побыл там минуту-другую, сказал несколько утешительных слов. При выходе, проходя мимо сыновей, слуг домашних, задержался перед врачом-греком.

— Говорили, ты знатный лекарь, многое можешь, — приставил твердый свой взгляд. Не было смешка, было раздумье, от которого грек испугался, не в силах был ничего молвить.

Вскоре князь призвал к себе Толстого. Лежал он тощий, желтый, болезнь съедала его. Боялся, что уже не встать ему, просил позаботиться о сыновьях, более же всего о Марии, виноват он перед ней, не остановил, поощрял. Поддался соблазну. Зачем? Вот и задул Господь свечку. Под конец вдруг приподнялся, схватил Толстого за руку, стиснул, сообщил горячечным шепотом, что выкидыш-то был мужской плод. Это у грека выпытал. Не уберегли. Мог быть наследник царю, все, все могло осуществиться, Россия имела бы царя благородных кровей…

Толстой соглашался, было жаль старого друга. Выйдя в соседнюю комнату, спросил врача, поднимется ли князь. Грек помотал головой, от нервного расстройства у князя сухотка воспламенилась, не остановить, сгорит за каких-нибудь две недели. Что же, ничего нельзя сделать? — допытывался Толстой. Ничего, уж если он, Паликула, поставил диагноз, никакой другой врач не поможет. Ответил со злобной слезой в голосе, словно на Толстого вину возводя.

Зачем рассказал он князю про выкидыш мужского пола? Грек отмахнулся дерзостно: затем, что повитухе рот не заткнешь. Ну хорошо, а Марии он тоже сказал? Ей-то зачем? Злодей, ах злодей, ведь это ее еще пуще убивает.

Грек никак не признавал себя злодеем, наоборот, он спас княжну, выкидыш-то был не натуральный, вполне роженица могла погибнуть. Ему за спасение благодарность полагается и добавление денежное.

Бесстыдно и глупо вел себя грек. Невоздержанная речь — первая губительница, твердил бы всем — знать не знаю, какой плод, и концы в воду, мало ли что повивалка болтает, ей веры мало, теперь же в случае чего гнев государев будет велик.

Тайный советник давно убедился, что большую часть несчастий человеку язык приносит.

Грек не воспринял, не испугался, намекнул тайному советнику, точно соумышленнику, что теперь от государыни милости должно быть побольше. Смекнул, значит. Толстой не сдержался, огрел его палкой, предупредил — когда на дыбе повиснешь, заступы не будет ниоткуда. В Тайной канцелярии Толстой умел нагнать страху еще до пыток, до допроса. Ударил грека не сильно, вновь поднял палку, поклялся, что, если Марию не вылечит, отправится грек в застенок, где издохнет. Удивился своей горячности, клятве своей, давно ведь правило соблюдал — чувств своих высказывать никому не следует, сам перед собой не открывайся.

Перед отъездом государь еще раз посетил князя. Толстой ему подсказал: «Надо попрощаться, может, не свидятся больше». В этих случаях государь свято соблюдал обычаи, слугам своим верным сам верен был.

Князь первым делом попросил за дочь. Ни на что не намекал, просто молил, чтоб не оставил своей милостью семейство его, и особо княжну слабенькую, болящую, пока в себя не придет. Царь обещал покровительство, обещал ко двору приблизить. После этого подробно обсуждали турецкие дела, в которых князь Кантемир был лучший знаток. Распрощался государь с грустью, поцеловал князя в лоб.

Болезнь отца вынудила Марию подняться, ухаживать за ним, князь Дмитрий то и дело призывал ее, мучило — не пристроена, на кого оставляет, продолжал строить планы, как возобновить ее отношения с царем, чувствовал себя виноватым, что не сложилось, рвался что-то исправить, Мария не спорила, сухотка, по-нашему рак, доставляла ему страшные муки, сознание его путалось, но он упорно требовал везти его в Москву скорее, пока не началась весенняя распутица.

Двинулись в дорогу. Не доехав до Самары, остановились в каком-то городке, князю стало совсем плохо. Болезнь уносила его все дальше от жены, от сыновей, последнее, что привязывало его к земным заботам, была все та же молитвенная надежда устроить царственную судьбу Марии.

В августе князь скончался на ее руках.

Без Дмитрия Кантемира семья быстро распалась. Красавица-вдова пустилась в светскую жизнь, старшие сыновья поженились.

Мария осталась в Петербурге вдвоем со своим любимцем, младшим братом, Антиохом. Талант его расцветал, Мария не могла нарадоваться быстрым успехам юноши в поэзии, недаром царь рано приметил этого мальчика и продолжал им интересоваться.

Про Антиоха Кантемира, первого русского поэта, — тут Молочков не мог удержаться, отвлекся в другую историю — историю литературы.

Настоящие поэты, утверждал учитель, начинают сразу, без разбега, стихи Антиоха Кантемира сегодня устарели, не читаются, так же как стихи Сумарокова, Тредиаковского, но тогда сатиры Антиоха были для российской публики сенсацией. А еще Антиох Кантемир отличался от всех других как словотворец, таинственный этот дар выделил его и утвердил навсегда в русской словесности. Он умел вводить в язык новые слова. Редчайшая способность! Любой русский писатель, самый великий, радовался, когда удавалось обогатить русский язык хотя бы одним, двумя словами. Карамзин ввел «промышленность», Достоевский — «стушеваться». Кантемир ввел в обиход много слов, таких, как — материя, природа, идея, центр, депутат. Целые выражения приписаны ему — «смех сквозь слезы», «пусть страсти не качают весы правосудия» или «пусть слезы бедных не падают на землю».