Читать книгу "Женщина в зеркале - Эрик-Эмманюэль Шмитт"

Тронет ли мое письмо сердце мужчины? Дочитаете ли вы его до конца? Или же порвете, прежде чем я успею дойти до самого главного… Не представляю себе… По письмам, которые я получала от Ханны после свадьбы, я составила себе представление о вас как о человеке внимательном и милосердном. Возможно — не без оснований, — вы ее теперь искренне возненавидели, но, думаю, раньше вы ее искренне любили.

Ханна продолжала писать мне, за исключением того периода, когда она хотела забыть о прошлой жизни и начать новую. Брак ваш от этого пострадал, наша дружба — тоже. Если супружеская пара разводится и супруги расстаются, дружба прерывается лишь из-за предательства. Наступил день, когда Ханна перестала мне писать. И хотя, когда она вернулась ко мне, я сделала вид, что забыла причины этого разрыва, я помню их во всех подробностях.

Я обвинила ее в том, что она вводит в заблуждение людей по поводу собственного рождения. В Вене во время лечения у доктора Калгари она под гипнозом выдала так называемую тайну своего рождения. Но то, что она наговорила в тот день, сплошная выдумка, басня, с которой она никак не хотела расстаться.

Для ее выздоровления было небесполезно напомнить ей о реальности. Но, прочитав мое письмо, она пришла в такую ярость, что разорвала нашу дружбу, запретила мне писать ей, что, впрочем, было нетрудно, поскольку она скрывала свой адрес.

Что же она наговорила доктору Калгари?

Что ее бросили в детстве, что она никогда не знала своих настоящих родителей, что у нее не было никаких родственных связей с теми, кто воспитывал ее до восьми лет. Все это сплошные выдумки.

Ханну воспитывали ее собственные родители, Максимилиан и Альма. Ей это было прекрасно известно — могу подтвердить, — поскольку знаю ее с колыбели: я все же на десять лет ее старше. Эту историю она придумала после несчастного случая, который стоил жизни ее родителям. Когда Максимилиан и Альма умерли, она постаралась забыть их. Она не только редко вспоминала о них, но и уничтожила все следы их жизни — фотографии, портреты, семейные реликвии. Она не обращала никакого внимания и на состояние, которое они ей оставили, — этими миллионами управлял до ее совершеннолетия мой отец — опытный бухгалтер. Поскольку это богатство было унаследовано от них, оно жгло ей руки. Вам известно лучше, чем мне, как неразумно она распорядилась ими, собирая свою бесконечно дорогую коллекцию хрустальных шаров; наконец, перед отъездом в Вену она настаивала, чтобы оставшиеся деньги попали к вам. Читая ее последние письма, я поняла, сколь благодетельной она считала бедность, причем не из-за христианских побуждений, а скорее потому, что своей нуждой она стирала последние следы тех, кто произвел ее на свет.

Из-за чего же она стала относиться к ним подобным образом?

Не один год я пыталась понять и теперь, кажется, могу объяснить. В том письме, что я отправила ей в Вену, кроме фактов, я излагала и свою теорию. Ее неадекватная реакция и последовавшая за ней амнезия говорят, что я была права.

В тот майский день — ей было восемь лет — Ханна только что закончила читать книгу о Марии-Антуанетте, королеве Франции. Что так увлекло ее в этой, в общем-то, трагической судьбе? Не знаю. Королевства, сменявшие одно другое, — от Австрии до Франции, Версаль, Париж, Трианон, беззаботность, роскошь, красота, развлечения, удивительный взлет обыкновенной девушки — все это должно было показаться ей более ярким, чем казнь на гильотине. Находясь под очарованием этого женского образа, Ханна заявила родителям, что станет королевой. Растроганные отец с матерью сначала посмеялись, потом переменили тему разговора, но, поскольку Ханна упорствовала, объяснили ей, что королевой она не станет, так как она не принцесса по происхождению.

— Как это? Я не принцесса? Почему?

— Потому что мы не королевская семья.

— Почему?

— Потому что мы не голубой крови, а значит, и ты тоже.

Вместо того чтобы согласиться с этим, Ханна взбунтовалась. Ее мечта могла рухнуть. Я в тот день сопровождала отца — он был управляющим имением — и, не в силах представить себе, к каким губительным последствиям может привести это детское горе, только улыбнулась, слыша, как она топает ногами, отказываясь принять очевидное.

Чтобы успокоить Ханну, Максимилиан и Альма попытались объяснить дочери логику наследственных монархий.

Это ни к чему не привело: Ханна бушевала.

— Ханна, — заявил в конце концов Максимилиан, — тебе повезло, что ты не принадлежишь к королевской фамилии. Ты можешь быть свободной. Будь ты принцессой, у тебя были бы обязанности и привилегии, но не права. У тебя бы не было никакой самостоятельности.

— Я и не хочу быть свободной! Я хочу быть королевой!

Родители начали строго отчитывать девочку, а та пришла в ярость.

Ханна разошлась не на шутку: нахмурив лоб, с пеной на губах она гневно указывала на родителей пальцем, утверждая, что ей прекрасно известно, будто она не их дочь, что при ее рождении произошла ошибка, ее подменили, и она, настоящая принцесса, оказалась на месте их идиотки-дочери, но скоро ее семья поймет, что произошло, и мучения закончатся. После чего она сообщила родителям, что ненавидит их и никогда не могла их выносить и что она действительно очень несчастна. Сцена была совершенно невыносимой. И банальной. Ханна заслужила пару хороших пощечин. Однако Альма и Максимилиан, которые так намучились при появлении Ханны на свет, болезненно восприняли этот детский бред. Вероятно, потому, что девочка заявила, будто она несчастна. А поскольку они были приглашены в тот вечер на прием, то, не сказав ни слова, отправились в гости. Что произошло дальше, известно. Когда они ехали по крутой и каменистой дороге, на машину упал огромный валун, пробивший ее верх. Родители были раздавлены и скончались на месте.

Вечером, когда моему отцу, которого первым известили о случившемся, пришлось сообщить о несчастье бедной Ханне, та все еще не успокоилась. «И очень хорошо», — пробормотала она в качестве комментария.

И только на следующий день, когда за завтраком она не увидела ни отца, ни матери, Ханна поняла, что те уже больше никогда не вернутся.

В день похорон она бросилась в могилу, чтобы не опускали туда ее родителей. Я никогда не забуду этой душераздирающей сцены.

Ханна рыдала три недели. Она ни в чем не знала меры… Все через край…

Теперь, спустя годы, я думаю, что, рыдая от отчаяния, она переживала чувство вины. То, что она оскорбила своих родителей, заставила их страдать, когда они виделись в последний раз, переполняло ее стыдом. Может быть, она даже думала, что они бы выжили, веди она себя хорошо, не заяви, что хочет, чтобы их не стало…

В дальнейшем она изменила свое поведение, прекратив культивировать воспоминание об умерших. Она стала более холодной. Почти бесчувственной. В конце концов она даже стала раздражаться, когда при ней заговаривали о родителях.

В подростковом возрасте она впервые изложила мне теорию, в соответствии с которой получалось, что ее удочерили. Я тогда ее не переубеждала — мне было жаль Ханну. Я оптимистка и находила в этой лжи нечто положительное: Ханна-де перестанет оплакивать родителей, ее семья и мы, приютившие ее, сольемся в одно целое. И если мне потом неоднократно приходилось слушать эти россказни, признаюсь, я никогда не возражала Ханне: трусиха, я слишком боялась, что ее горе снова даст о себе знать.