Читать книгу "Тертон - Александр Цзи"

спросил Эрик. — Так оно и есть. Но… скажу тебе честно: те люди погибли на самом деле. Потому что ты снял серьги с Дары.

— Я не знал! — выпалил Стас.

— Разумеется, не знал. Но тебе было прекрасно известно, что такое магические артефакты… Правда, тертон Станислав Думов? И что с ними шутки плохи?

Повисла пауза. Потом Стас сказал:

— Вот не надо валить на меня ответственность, ладно? Вы должны были предвидеть такую ситуацию, когда Дара найдет способ избавиться от артефактов в ушах. Она могла попросить любого встречного…

— Не могла, — возразил Эрик. — Снять их может тот, кто надел… Или тертон.

— Ну надо же! — осклабился Стас. — Какое совпадение! Как раз под руку попался один туповатый тертон, которого все держат в неведении!

Эрик вздохнул, стянул перчатки и небрежно швырнул их на журнальный столик. Бросил острый взгляд поверх зеленых очков на Стаса, как бы оценивая его. И прикидывая, что сказать, а о чем промолчать.

— Не туповатый, — наконец промолвил он. — Чтобы снять серьги с гневной дакини, нужно посвящение, которого у тебя быть не должно. Поэтому я никак не ожидал… Это, безусловно, мое упущение.

— Как можно снять серьги, если нет посвящения? — озадачился Стас.

— Это посвящение — зарождение любящего сердца-ума.

— Сердца или ума?

— На самом деле это одно и то же. Сердце и ум, логика и чувства, рацио и эмоцио, логика и интуиция — все это аспекты единой сущности. Два полушария одного мозга, если выражаться сугубо материалистически. Разделение искусственно. Раньше говорили: душа. На санскрите любящее сердце-ум — это бодхичитта.

— В смысле… я люблю Дару? — осклабился Стас. Посмотрел на бесчувственную девушку в кресле. Подумал: ну уж дудки, я ее точно не люблю, эту психопатку.

— Не любишь, но искренне сострадаешь. Не жалеешь, жалость — высокомерное чувство. Жалеют тех, кто ниже, слабее, хуже. Сострадание — чувство равное и не всем свойственное. Люди чаще жалеют, нежели сострадают. В жалости всегда таится крупинка высокомерия. «Мне жаль тебя», — говорят, когда хотят унизить. И в жалости есть зерно эгоистической радости: хорошо, что это случилось не со мной, а вон с тем бедолагой…

Эрик сделал паузу, и Стас задумался. Раньше он никогда не делал разницы между жалостью и состраданием. Вообще ни о чем подобном не думал, если на то пошло.

— Я снял серьги из-за сострадания? — уточнил он. — А без него не снял бы?

— Без относительной бодхичитты ты бы осознанно к ним и прикоснуться не смог, — улыбнулся куратор Эрик.

Стас потер бровь. Несколько дней назад, в Великих Марях, ночью, Дара стояла напротив гостиницы «Тайга» и наблюдала за ним… От нее веяло такой пронзительной грустью и печалью, что Стаса пробрало на расстоянии. Он воспринял ее страдание с помощью экстрасенсорики. Серьги подавляли ее и причиняли мучения…

Не тогда ли в нем проявилось пресловутое сердце-ум?

— Кто-то когда-то дал тебе неполное посвящение, — сказал Эрик. — Когда тебе было плохо, кто-то испытал к тебе великое сострадание. Возможно, благословил. И зажег в тебе бодхичитту. Кто-то научил тебя сострадать так, как дано не каждому.

В жизни Стаса мало кто испытывал к нему великое сострадание… Разве что мама?

Был еще один случай. Тогда Стасу было ох как худо. Он впервые увидел Серый мир… Чуть с ума не сошел, бежал куда глаза глядят, а потом упал прямо в пыль, и тогда…

…тогда ему встретился старик-бродяга.

— А я не хотел учиться, — пробормотал Стас еле слышно. И услышал в глубинах памяти собственный жалкий шепот:

«Я не хочу учиться… Я хочу как раньше!..»

«Все люди хотят жить в красивой иллюзии, — сказал старик, и в его голосе прозвучало неподдельное сочувствие, — но пути, увы, обратно нет. У тебя был проблеск Просветления, потому что ты искренне пожелал пробудиться, и ты не забудешь об этом опыте, даже когда Завеса вновь падет на твой мир».

Эрик не спускал со Стаса глаз.

— Знаешь, кто это был?

— Я… — начал Стас, но застонала Дара.

Эрик обернулся к ней. Рука Дары приподнялась на сантиметр и снова упала на мягкий подлокотник. Она так и не пришла в себя.

— Она пробудет без сознания еще некоторое время, — сообщил Эрик. — Ну так кто это был? Кто дал тебе посвящение относительного сердца-ума?

Стас покачал головой. Дара напомнила недавно устроенную ею перестрелку. Эрик не проявил ни сострадания, ни жалости к погибшим работникам завода. Он тоже ненавидит коллаборантов и этой ненавистью заразил пациентку… Уж кому-кому, а не Эрику распространяться об эмпатии и прочих подобных материях. Интуитивный ум Стаса посоветовал про старика-тауханца не рассказывать. Рациональный ум не возражал. И немудрено: это один и тот же ум, если верить Эрику.

— Понятия не имею, — сказал Стас.

Эрик снова выдержал паузу, буравя Стаса желтыми глазами. Затем приподнял уголки губ.

— Хорошо. Я тебе верю.

— Дара — ваша пациентка? — перевел тему Стас. — А вы говорили, что работали психиатром. Значит, она лечилась у вас в дурке?

— Да. У нее был в детстве очень травматичный опыт, и она вытеснила негативные воспоминания в теневую личность. В гневную ипостась. Эта ее злая половина обладает кое-какими магическими способностями, но настолько деструктивна, что опасна для самой Дары.

— А светлая сторона магических способностей не имеет?

— Нет.

— Понятно. Когда я снял серьги, пробудилась темная половина и увидела завод сквозь Завесу. Дара в серьгах завода бы не увидела…

— Не увидела, — подтвердил Эрик. Он продолжал смотреть на Стаса немигающим взором, но это не раздражало. У Эрика, по крайней мере, два глаза, а не три, как у Алмазной Хатан.

— Она сказала, что из-за сережек ей плохо. Что они подавляют ее часть.

— Не совсем так, — отмахнулся Эрик. — Люди, которые считают, что их отрицательная сторона — тоже часть личности, лукавят. Они не умеют или не хотят сохранять баланс между черным и белым, а черное всегда подавляет белое. Если смешать литр меда и литр дегтя, то сам понимаешь, что получится. Как психиатр и Изгой я согласен, что темная сторона — тоже часть личности, но ее нужно уметь держать в определенных рамках. Представь, что получится, если поселить в одном доме очень мягкого и доброго человека и беспринципного бандита, убийцу и маньяка. И дать