Читать книгу "Все девочки взрослеют - Дженнифер Уайнер"

Я заставила себя подойти к раковине и загрузить посудомоечную машину, хотя Сэм и мать пытались меня отогнать.

— Не понимаю, как так вышло. Как по-вашему, торговцы китайской едой навынос не в себе? А жареной курятиной? Почему жареная курятина не стала главным символом еврейского горя?

— Мы купим тебе жареной курятины, — пообещала Сэм. — Все, что пожелаешь.

— Помните мой девичник?

Поскольку я собиралась замуж за диетолога («Бариатра!» — строго поправлял Питер), мы решили, что не будем прощаться с плотскими утехами и смотреть мужской стриптиз. Гораздо разумнее попрощаться с транс-жирами. Я сообщила подругам, что транс-жиры не будут больше осквернять мой холодильник. Мы разоделись и вшестером отправились в поход по ресторанам. Моцарелла, жаренная во фритюре, печенье с медом, макароны с сыром, картошка фри из «Макдоналдса», жареная курятина и мороженое в кляре. А потом мы все равно пошли смотреть стриптиз. Домой я вернулась в два часа ночи, воняя жиром, текилой и взбитыми сливками из стрип-клуба. Туфли на шпильках я держала в руке. На шее у меня висела гирлянда из презервативов. Я клялась себе, что до свадьбы буду есть только салаты и зерновые хлопья.

«Надеюсь, оно того стоило», — заметил Питер. Я хихикнула и забралась к нему в кровать, почти полностью одетая, только без туфель. Питер заявил, что я пахну пончиками. «Да, и это тебя заводит», — ответила я.

— Знаете, какая из всего этого мораль? — спросила я.

Я стояла на кухне. Вот стол, за которым мы тысячи раз ели, часами играли в «Карамельную страну» и домино, когда Джой была маленькой, и «Скрэббл», когда она подросла. Я была мастером «Скрэббла», но Питер неизменно выхватывал победу из-под носа при помощи какого-нибудь непонятного медицинского термина, явно придуманного. Вот плита, на которой он готовил цыпленка по-охотничьи. Питер делал его так вкусно, что я никогда не ругала его за перепачканные кастрюли и сковородки, которые мне предстояло мыть. В холодильнике до сих пор хранились пол-упаковки пива и обезжиренное молоко, которым Питер заливал овсяные хлопья. Магнит на дверце придерживал наш снимок на крыльце музея в Скалистых горах.

— Мораль такова: ешь что хочешь, потому что это ни хрена не значит. Ты все равно умрешь.

— Пойдем. — Сэм обняла меня за плечи и повела к кладовке. — Следи за выражениями. Нужны еще салфетки. Где они лежат?

— Салфетки. Сейчас.

На мне был полосатый фартук, купленный, чтобы произвести впечатление на Реми Хеймсфелда из «Открытых сердец». Наверное, надо позвонить ему и Бетси. Рассказать, что случилось. На холодильнике висел магнитный блокнот. Я нацарапала «Отменить ребенка» и полезла в кладовку. Я нашла салфетки, оставшиеся с барбекю в честь Четвертого июля. Я подумала, что их звездно-полосатая расцветка, наверное, придаст поминкам неуместный патриотический дух. Но других не было. Я положила салфетки на стол рядом с тарелками и взглянула на часы. Скорей бы вернуться в постель!

— Как они могут есть? Неужели они голодны? — возмущалась Джой, уперев руки в боки и разглядывая продукты: солонина и бастурма, индейка и салат с тунцом и яйцом, копченая рыба, швейцарский сыр и сливочный сыр, ржаной хлеб и бублики, запеканка с изюмом, посыпанный сахарной пудрой торт и печенье с шоколадной крошкой.

— Жизнь продолжается, — отозвалась я.

Ужасное клише, но, наверное, самое справедливое.

Джой презрительно поджала губы. За последние девять месяцев она научилась это делать в совершенстве. Ее лицо обрамляли кудряшки.

— А по-моему, это отвратительно!

Она потерла распухшие глаза и вышла на задний двор.

В дверь позвонили.

— Я открою, — Сэм вытерла руки посудным полотенцем, заткнутым за пояс. Через минуту она вернулась с маленькой девочкой и ее матерью. Девочка назвалась Карой.

— Мы из Дома Роналда Макдоналда, — пояснила ее мать. — Можно, Кара поговорит с Джой?

— Конечно. — Я отвела Кару в сад, где сидели Джой и ее друзья. Парень Сэм показывал им карточные фокусы. Печенье на подносах быстро убывало.

Я стояла на крыльце, когда Джой подняла взгляд.

— Привет, Кара.

— Моя мама прочла о твоем папе в газетах, — начала Кара. — Ничего, что я пришла?

— Наоборот, молодец, — похвалила ее Джой.

У меня защемило сердце, когда дочь разыскала для девочки стул, представила ее Тамсин и Тодду и спросила о неком Гарри.

— У него растут волосы, — улыбнулась Кара.

— Прекрасно, — улыбнулась в ответ Джой.

«Сегодня дочь стала взрослой», — подумала я и отвернулась, чтобы Джой не видела моих слез.

Макси протянула мне платок — отглаженный до хруста льняной квадратик. Я вытерла лицо, расправила фартук и вернулась на кухню. У обочины стоял «универсал» с включенными поворотниками. Со стороны водителя маячил Брюс Губерман.

— О господи, — пробормотала я. — Губерман.

— Это он? — прошептала Макси, глядя на машину. Она подозвала Саманту, та сощурилась и тоже уставилась на Брюса.

— Прогнать его? — предложила Сэм.

— Нет, — остановила я.

Внезапно мне пришла в голову ужасная мысль.

— О боже! А вдруг он считает, что я готова спать с ним на любых похоронах?

Я засмеялась. Пассажирская дверца распахнулась. Из машины вышла Эмили, изящная как куколка. Она открыла заднюю дверцу и выудила одного из сыновей. Я впилась ногтями в ладони.

— Сейчас разберусь! — Саманта шагнула к двери.

— Нет. Не стоит, все нормально, — заверила я. — Они приехали к Джой.

Я наблюдала, как Брюс берет жену под локоть и ведет к крыльцу. Или тащит? Хотя, может, мне показалось. Я заставила себя подойти и поприветствовать их.

— Кэнни, — кивнул он.

— Брюс, — отозвалась я.

— Мне жаль.

— Жаль, — повторила я как попугай.

Эмили отлепилась от Брюса.

— Я очень сочувствую тебе, — тихо сказала она. — Мальчики!

Эмили наклонилась. С ее ростом это было нетрудно. Старший мальчик убрал видеоигру в карман, а младший, вылитый Брюс, посмотрел на меня и произнес:

— Мне жаль.

Два маленьких мальчика. Два идеальных мальчика. Ах, Питер. У меня снова перехватило дыхание, но я сумела ответить:

— Джой в саду.

Я вытерла глаза и шагнула в сторону, пропуская их.

Через три дня я заставила себя прослушать сорок семь сообщений на автоответчике. Я сидела в гостиной с бокалом вина, закутавшись в голубой халат Питера. Фразы текли мимо. «Мы ужасно расстроились… какой кошмар… чем можем помочь?» Я промокнула слезы. Днем еще ничего, но ночи просто ужасны. Все время вижу его — вот что страшно. Питер выходит из душа с полотенцем на бедрах. Поднимается по лестнице с газетой. Срывает нагретый солнцем помидор с лозы на заднем дворе, режет, солит и протягивает мне половинку. Стоит перед открытым холодильником, словно надеясь, что его содержимое волшебным образом изменится. «Не убирай мое масло», — бросаю я, проходя мимо. Он смотрит на масло, которое я оставила на стойке, и говорит: «Если ты хочешь, чтобы мы умерли от ботулизма, не стану тебе мешать».