Читать книгу "Тоннель - Яна Михайловна Вагнер"

в руках. Что ради общего будущего придется пойти на жертвы, и если отдан будет приказ стрелять, то придется стрелять, не сомневаясь и не задавая вопросов. И что всякий, кто на эти высокие жертвы пойти не готов, может сразу, сию минуту отправляться обратно за дверь, в духоту и зловоние, драться за польские консервы. А на случай, если кому-то придет вдруг в голову воспользоваться оружием для другого — устроить, к примеру, переворот и трудных приказов не выполнять, — им стоит иметь в виду, что протоколы активации засекречены, а без них ни воду, ни еду, ни воздух просто так не получить — никому, так что вредные идеи любого рода следует оставить раз и навсегда, это ясно?

И прежде чем они успели понять, ясно им или нет, большая женщина в синем повернулась спиной, прошла через тесный тамбур к следующей двери и опять подставила лицо куда-то в самую ее середину.

— Пидарасы, — сказала дверь раздраженным старческим голосом. — Гондоны сраные, разогнать вас нахуй.

Однако после все-таки отъехала в сторону с тем же легким шипением, что и первая. Хлынул оттуда ослепительно яркий свет, от которого заболели глаза, и пахнуло озоном, как после грозы, когда выходишь из темного кинозала. Женщина из Майбаха схватила зареванную девчонку в джинсах за плечо, толкнула перед собой в сверкающий проем и шагнула следом. За ними поспешил толстяк в кожаном плаще, но у входа запнулся и прежде, чем войти, потной лапой одернул плащ и пригладил волосы. Лапа заметно дрожала.

Ополченцы, полупьяные от кислорода и свалившейся на них неожиданной и страшной задачи, потянулись было вдогонку.

— Куда, — сказал бледный в мятом костюме, три часа назад застреливший таксиста из Андижона и хозяйку Ниссана с цветами на платье, и встал на пороге. Голос у него был тихий и мертвый. — Сидеть. ПОНЕДЕЛЬНИК, 7 ИЮЛЯ, 22:23

— Слушайте, мы тут сами прекрасно справимся, — сказала мама-Пежо. — Вы идите, отдыхайте. Ему скучно просто, ну сколько можно сидеть в машине. Еще пару кружочков сделаем, он в коляске заснет. Идите, правда.

Кружочек был уже третий по счету — мимо полицейского Форда до серого Лендровера и обратно, с разворотом у пожилого Вольво-универсала, — однако сонным мальчик не выглядел нисколько, а напротив, очевидно желал развлечений. Варенную кубиками морковку он отверг сразу, а клубнику в сиропе с негодованием забраковала его мать — еще не хватало, там сахара больше, чем в кока-коле, такое даже здоровым детям нельзя. Однако правильная детская еда в Пежо закончилась еще в середине дня, так что в итоге сошлись на консервированной свекле для борща. Которая у матери тоже, к слову, особенного восторга не вызвала, а вот мальчику неожиданно понравилась. Возможно, кстати, из-за цвета, потому что первую банку он съел с ложечки, нетерпеливо разевая рот, а вторую потребовал себе и с упоением передавил один кусочек за другим, как пластилин, размазывая по круглым щекам, майке с Человеком-пауком и наконец по серой обивке сиденья, явно очень довольный результатом. Господи, сказала жена-Патриот, надо ж тряпку было какую-то, не отстирается теперь, но мальчик смеялся, а с ним смеялась и мама-Пежо и свекольные разводы на велюре разглядывала любовно, как рисунки на конкурсе юных талантов.

Батюшка, отведавший вслед за горошком «Бондюэль» еще немного того и другого, снова почувствовал себя неважно и возвратился в свой Лексус. Молодой полицейский уволок голоногую нимфу в кабриолет и держал ее там за коленку. Дети-Патриоты уснули в УАЗе под присмотром отца, который вскорости тоже откинул голову и захрапел — в конце концов, была уже половина одиннадцатого. Длинный день закончился, и ровным счетом ничего больше сделать было нельзя. Устало жужжали лампы, воздух не двигался и продолжал густеть, однако мальчик был сыт и весел, и мама-Пежо, румяная, бодрая, выглядела так, словно катила сына по солнечному бульвару.

— И соки эти все порошковые, между прочим, — говорила она как раз. — Ничего там полезного, сахар и консерванты. Реклама одна.

— Ой, ну с ума не сходи, — отвечала ей жена-Патриот. — Соки у нее вредные, напридумывали себе, я не знаю. Всю жизнь пили, и ничего, слава богу. У нас на работе одна такая тоже, сама не жрет ничего и дочке не дает. Девять лет ребенку, она ей конфеты считает, совсем уже.

— И правильно делает, — сказала мама-Пежо, ловко разворачивая коляску. — Знаешь, сколько сейчас диабетиков? Со школы прямо, а всё еда потому что ненатуральная. Нечего лениться, трудно, что ли, компот сварить ребенку? Яблочек собрала и сварила. И сахара никакого не надо...

— Ты еще скажи, оладушки вредные, — перебила жена-Патриот. — Я знаешь какие пеку! В два пальца, как пышки.

Может, за этим и рожают детей, думала Саша. Чтоб точно знать, как правильно. В пустой Тойоте все было неправильно, совсем.

— Мы на даче в том году четырнадцать ведер антоновки собрали, — сказала жена-Патриот. — Мама еще покойница сажала. Половина попортилась, выкинули. А в этом не будет яблок. Год не яблочный, — голос у нее вдруг выцвел, губы задрожали.

— Так, ну-ка посмотри на меня, — сказала мама-Пежо. — Чего ты? Всё нормально, поняла меня? Нор-маль-но! Вот так! И не придумывай ничего...

Мальчик качнулся в своей коляске, вытянул перепачканные свеклой руки вперед и засмеялся. Вдоль ряда ему навстречу шел человек в заляпанной рубашке и широко, ласково улыбался.

— Это кто у нас тут такой чумазый? — спросил веселый человек и присел перед коляской на корточки.

А за ним в проходе стоял Митя — мокрый, как будто попал под дождь, и лицо у него было тоже мокрое и больное.

— Сашка, — сказал он. ПОНЕДЕЛЬНИК, 7 ИЮЛЯ, 22:32

— Чего там, не пойму? Вернулись, что ли?

Нимфа подалась вперед и потерла запотевшее лобовое стекло. Что-то там творилось возле УАЗа, но из-за Тойоты видно было плохо.

— Да забей ты, — сказал лейтенант, ругая себя за то, что остался с ней в кабриолете. Не увел куда-нибудь подальше, дебила кусок, а тянул резину, рассиживал в белом кожаном кресле и тайком даже пару раз покрутил руль, потому что никогда еще в такой машине не сидел.

Нимфа не слушала. Она вырвала руку и искала под сиденьем свои туфли.

Надо было поцеловать ее. Взять в охапку и сжать, чтобы хрустнуло платье. В идеале — сразу, когда смылся трусливый жлобина, и она бы позволила. Или даже сейчас, например, — все равно бы позволила, а потом бы он вышел и разбил жлобу морду. Красиво, чтоб она видела. Он представил, как все будет, и очень обрадовался этому простому и ясному плану, и уже потянулся, чтоб не дать ей обуться. Задержать ненадолго и сделать как надо, как давно собирался. И тогда только заметил вдруг бывшего своего арестанта. Человек с разбитым лицом, который утром застрелил капитана и которого лейтенант почти полностью вычеркнул уже из памяти, возник в проходе между Тойотой и патрульной машиной. Поравнявшись с кабриолетом, он взглянул оцепеневшему лейтенанту прямо в глаза, показал ему большой палец и быстро прошел мимо.

А жлоба никакого, кстати, возле УАЗа не оказалось. Из всего отряда Апокалипсиса, час назад прошагавшего к выезду, возвратился только очкастый инженер. И появлением своим навел, похоже, порядочный шухер, потому что рыжая инженерша стояла белая как бумага, а мамочка из Пежо, наоборот, вся покрылась пятнами, и единственным, кого шухер никак не затронул, был пацан в инвалидной коляске, неожиданно очень бодрый и даже