Читать книгу "Детектив - Артур Хейли"

— Нет, спасибо, — отклонил приглашение Эйнсли, и все трое остались стоять.

Ровным тоном, отчетливо произнося каждое слово, Фелиция начала:

— Я обращаюсь к вам сегодня со смирением и покаянием, чувствуя необходимость сделать важное признание и попросить прощения у всех. Суть в том, что мой муж, Байрон Мэддокс-Даваналь не был убит, как заявила я сама и как под моим влиянием утверждали другие люди. Байрон ушел из жизни добровольно; это было самоубийство. Он мертв, а мертвые, как известно, сраму не имут.

Но жгучий стыд и чувство вины испытываю я сама. До того, как наступил этот момент истины, я говорила не правду об обстоятельствах смерти моего мужа, обманывала друзей и членов семьи, вводила в заблуждение средства массовой информации и полицию, скрывала улики и занималась их фальсификацией. Не знаю, какое наказание уготовано мне за это, но я покорно приму даже самое суровое.

Я приношу глубочайшие извинения моим друзьям, гражданам моего родного Майами, сотрудникам полиции и всем телезрителям. А теперь, когда я сделала признание и извинилась перед всеми вами, позвольте рассказать, что заставило меня отклониться от пути истинного и совершить все те поступки, о которых я упомянула выше.

— А ведь эта стерва снова нас обскакала, — шепнул Эйнсли на ухо Родригесу.

— Она поняла, что Холдсворт расколется, — так же тихо ответил Родригес, — и поторопилась покаяться, пока мы ее не прижали.

— Чтобы обставить миссис Даваналь, вам придется научиться вставать по утрам еще раньше, — громко сказала Карина Васкезес.

Фелиция продолжала представление, говорила она совершенно спокойно, но проникновенно:

— Еще в ранней юности под влиянием воззрений старших членов нашей семьи я приучилась считать самоубийство чем-то постыдным и трусливым бегством от ответственности, когда другим приходится разбираться с проблемами, которые накопил самоубийца. Исключением являются, разумеется, те случаи, когда причиной служат невыносимые физические страдания, то есть боль или смертельная болезнь. Но не это толкнуло на страшный шаг моего супруга Байрона Мэддокс-Даваналя.

Если уж говорить начистоту, наш брак не во всем был удачным. К моей величайшей печали, у меня нет детей…

Эйнсли смотрел на нее, слушал ее речь, и ему оставалось только гадать, много ли времени ушло у нее на подготовку этого шоу. Неискушенная публика вполне могла бы подумать, что она импровизировала, но у Эйнсли были на этот счет большие сомнения. Ему даже показалось, что она считывает текст с “телесуфлера”. А что? В конце концов, она — полновластная хозяйка канала.

— Я должна сделать еще одно заявление, — продолжала Фелиция. — Я хочу сказать, что вся вина за случившееся лежит на мне и ни на ком другом. Один из наших слуг настоятельно советовал мне не делать того, на что я решилась. Я совершила ошибку, не вняв его здравому совету, поэтому мне в особенности хотелось бы обезопасить этого человека…

— Ходдсворт сорвался с нашего крючка, — пробормотал Родригес.

— Я не знаю, — продолжала Фелиция, — какие проблемы, реальные или мнимые, заставили моего мужа покончить счеты с жизнью…

— Все ты знаешь! — не сдержался Родригес. Но Эйнсли уже отвернулся от экрана.

— Мы попусту теряем здесь время, — сказал он. — Поехали.

Когда они покидали дом, вдогонку им несся голос Фелиции Даваналь.

Вернувшись к себе в отдел, Эйнсли сразу же позвонил Кэрзону Ноулзу.

— Да, я имел удовольствие созерцать спектакль, который устроила эта дама, — сказал прокурор в ответ на вопрос детектива. — Актрисе такого могучего дарования впору получать “Оскара”. Лицемерка…

— Вы думаете, все так это воспримут?

— Ни в коем случае! Только циничные работники прокуратуры да легавые. А все остальные будут лишь восхищаться ее благородной откровенностью — королевский блеск истинных Даваналей…

— Мы можем возбудить против нее дело?

— Ты, конечно, шутишь.

— Почему?

— А ты сам подумай, Малколм. У тебя против нее только дача ложных показаний и воспрепятствование следствию. И то, и другое — сравнительно незначительные правонарушения. Добавь к этому, что она — Даваналь и способна нанять лучших адвокатов страны. Ни один прокурор не возьмется за такое обвинение. И если ты думаешь, что я один такой трус, то спешу сообщить: я успел посоветоваться с Адель Монтесино. Она разделяет мое мнение.

— Так мы и Холдсворта должны будем отпустить?

— А как же? Никто не должен усомниться, что в Америке богатые и бедные равны перед законом. Пусть тоже гуляет. Я отменю ордер на арест.

— По-моему, вы не очень-то верите в американскую систему правосудия, господин советник юстиции?

— Да, я заразился недугом скептицизма, Малколм. Если услышишь, что изобрели средство от этой напасти, дай знать немедленно…

Казалось бы, на этом можно было поставить точку в деле Мэддокс-Даваналя, если бы не два постскриптума.

Первым из них стало телефонное сообщение на автоответчике Эйнсли с просьбой позвонить Бет Эмбри. Ведь Эйнсли сдержал слово: Бет знала подробности расследования. Тем не менее ни словечка за ее подписью не появилось пока в газетах. Почему? — с этого вопроса он начал телефонный разговор с ней.

— Потому что раньше я была рисковой журналисткой, а теперь потеряла кураж, — поведала она. — Начни я с самоубийства Байрона, пришлось бы вскрыть его связи с преступным миром, карточные долги и прочее. А значит, дошла бы очередь и до имени девушки, которая от него понесла. Она славная, и ей это совершенно ни к чему. Кстати, я хотела бы тебя с нею познакомить.

— Но ты согласна, что Фелиция лгала, когда уверяла, что причины самоубийства Байрона ей не известны?

— Что для Фелиции ложь, а что правда? Ты, например, знаешь? А я скажу… Только то, что ей на данный момент выгодно. Поговорим лучше о той девочке. У нее, между прочим, есть адвокат. Да ты ее знаешь! Это Лайза Кейн.

— Знаю. — Эйнсли симпатизировал Кейн. Молодая да ранняя, она часто защищала людей в суде совершенно бесплатно. Причем яростно отстаивала интересы тех, кто не мог оплатить ее услуги.

— Ты сможешь встретиться с ней завтра? — спросила Бет Эмбри.

Эйнсли сказал, что сможет.

Лайзе Кейн было тридцать три года, но она выглядела на десять лет моложе, а порой и вовсе походила на совсем юную первокурсницу колледжа: короткие рыжие волосы, румяное личико херувима без всяких следов косметики. На встречу с Эйнсли она приехала в джинсах и футболке.

Местом их свидания стал подъезд обшарпанного трехэтажного многоквартирного дома в Либерти-сити, печально известном своей криминогенностыо районе Майами. Чтобы добраться туда, Эйнсли взял в гараже машину без полицейской маркировки. Лайза приехала на стареньком “фольксвагене-жуке”.

— Сам не пойму, зачем я сюда приехал, — сказал Эйнсли и покривил душой: он отлично знал, что его привело на эту встречу любопытство.