Читать книгу "Раздел имущества - Диана Джонсон"

— Конечно, мы останемся близкими друзьями, и я сделаю все, что в моих силах, чтобы вам помочь в отношении собственности, могу проконсультировать — я всецело ваш, — сказал он.

Когда он ушел, она думала — может быть, лучше сказать размышляла — о бароне, о приеме у Жеральдин, о разных разодетых людях, о закусках, о фаршированных перепелиных яйцах и тостах с лососем и особенно о том, что она не могла примириться — даже если бы ее это заботило — с тем, что Отто женат. Она надеялась когда-нибудь понять этот странный общественный институт брака, с его ревностью и собственническими инстинктами, которых она никогда не испытывала, да и не хотела испытать. Вероятно, в этом-то вся и проблема: ее сердце никогда не было разбито или хотя бы задето.

Итак, мужья. Что за странный народ! Эми надеялась, что Виктуар, такая милая, сумеет справиться со своим мужем, несомненно причиняющим ей массу беспокойства, со своим вздорным и, вероятно, как и у Отто, неверным характером. Ей часто доводилось слышать о донжуанстве европейских мужчин, да и по личному опыту, если Отто, Эмиля, Адриана Венна и адвоката можно было считать типичными примерами, низкое мнение о них было, вероятно, правильным. Впрочем, все эти мужчины казались счастливыми. Те ее коллеги-мужчины из Пало-Альто, которые изменяли женам, страдали, ходили к психиатрам, публично обсуждали свои муки и неизбежно приходили к разводу, — создания некоего американского, протестантского типа супер-эго, которое не позволяло им просто выйти сухими из воды. Разумно ли вообще вступать в брак?

Однако в том, что недавно произошло у нее с бароном Отто, все равно было какое-то затруднение. Если ее огорчило то, что с Полем-Луи, ее инструктором по лыжам, у нее даже ничего не начиналось, то еще более деморализующий эффект вызывало то, что ее отвергли после первого раза, как будто она провалила вступительный экзамен или как будто она оказалась слишком уж американкой, которой не хватало каких-то основных эротических навыков или чувств. Или эпизод с бароном прошел слишком уж хорошо, может быть, почти по-супружески?

У Эми никогда не было сомнений в своей сексуальной адекватности, но теперь она начала опасаться, что огромная пропасть, лежащая между культурами, из которых ей знакома была только своя национальная, делала сексуальные отношения разными в разных странах. Она вспомнила странные японские гравюры, на которых полностью одетые люди проникали своими половыми органами сквозь складки кимоно, чтобы осуществить соитие с другими людьми, — была ли то реальность или художественный вымысел? Она вспомнила о телевизионном фильме, в котором голые французские девушки делали стойку на голове. Или фильм Альмадовара[181], который шел в Пало-Альто в некоторых кинотеатрах и в котором героиня наслаждается куннилингусом, раскачиваясь на бельевой веревке. В этом проявилась какая-то испанская специфика? Или нет?

Или даже хуже: может быть, Отто просто понял, что она не собирается покупать шале близ лыжного курорта? Она не верила в свою эмоциональную уязвимость — ни в коем случае, но тем не менее эти мысли расстраивали и беспокоили ее. И одной из причин беспокойства было опасение, что ее приключение с Отто не казалось ей достаточно умным.

И все-таки она ощущала любовное томление, у которого не было имени. Полночь еще не наступила, и ее квартира вдруг показалась ей слишком тесной: чувство было такое, словно пространство давило на нее. Этому чувству нельзя было поддаваться, иначе оно могло поставить под сомнение весь проект, который привел ее сюда и к которому она уже теперь испытывала противоречивые чувства. Она надела пальто и вышла на улицу, чтобы полюбоваться видами Сены вверх и вниз по течению, как она часто делала в последнее время. Ей очень нравилось, что в Париже женщина могла гулять по ночам одна, не испытывая беспокойства, не то что в Пало-Альто. У нее не было объяснения этой проблемы в Пало-Альто, которое не показалось бы чересчур политически некорректным. Находясь здесь, она часто чувствовала, что ей приходится подвергать цензуре свое сознание, устанавливая определенные рамки для своих размышлений, чтобы избегать осознания некоторых острых моментов, которые касались Америки и к которым она не была готова.

Она остановилась на мосту Карусель над черной рекой, чтобы полюбоваться на огни, освещавшие пролеты мостов с обеих сторон, имевшие форму арок: образ и его зеркальное отражение, возвращавшее к началу бесконечное множество раз. Это было, несомненно, одно из красивейших зрелищ на земле. Является ли красота окружающего мира позитивной ценностью, как сотрудничество, за которую обществу приходится платить свою цену? Французы, очевидно, думают именно так. Князя Кропоткина, насколько она помнила, красота интересовала мало.

Она скорее почувствовала, чем увидела, что кто-то к ней приближается, а потом поняла, что это Эмиль Аббу: с поднятым воротником и шарфом, обернутым вокруг шеи, он быстрыми шагами направлялся к ней со стороны дома Жеральдин. Он поднял руку в приветствии. В том, что она встретила кого-то знакомого среди ночи в Париже, особенно Аббу, которого она недавно видела в окружении семьи, было что-то обеспокоившее ее, и, несмотря на свои размышления о безопасности в Париже, она ощутила страх, как будто он мог причинить ей зло. Или это было чувство вины, как будто ее застали за чем-то нехорошим?

— Bonjour, mademoiselle, — сказал Эмиль. — Est-ce que la soirée vous a plu?[182]

— Qui, — ответила Эми. — Все было замечательно. Надеюсь, посуды оказалось не очень много… Мне следовало остаться… Вечер был чудесный. — Какие глупости она говорит. Конечно, у Жеральдин есть помощницы на кухне, она не моет посуду, что за нелепое замечание.

— Да нет, она любит устраивать приемы. — Повисло молчание.

— О, хорошо.

Неожиданно он взял ее под руку.

— Почему вы здесь? Пойдемте, выпьем коньяку или съедим что-нибудь.

Какое странное стечение обстоятельств. Эми пассивно пошла с ним по направлению к Сен-Жермен, по улице Сент-Пэр, удивляясь, почему она это делает. Да он-то как тут оказался, в самом деле?

— У нее много знакомых американцев, — сказала Эми. — Я думаю, она хотела, чтобы я почувствовала себя как дома.

— Вот, «Флор».

Они зашли в кафе — несмотря на позднее время, тут было много народу — и сели на террасе под кондиционерами, согревавшими помещение теплым воздухом. Он заказал два бокала коньяку, не спросив, чего она хочет. Эми не понимала даже, почему она тут сидит, почему так неосмотрительно заговорила об американцах, что неизбежно вызовет его критику и заставит ее снова заступаться за свою страну, даже если она будет наполовину согласна с тем, что он скорее всего скажет. Сегодня вечером во «Флор» оказалось много американцев, но были еще и пожилые француженки, смотрящие в свои бокалы с анисовым ликером, как та зеленоватая женщина на картине, которую видела Эми, что разглядывала свой абсент. Эми и Эмиль смотрели друг на друга. Он, вероятно, как и она, спрашивал себя, почему они здесь или о чем теперь говорить? Нет, ей не было неприятно сидеть в полночь в парижском кафе в компании красивого француза — это ведь вполне соответствовало ее мечтам о Европе, разве нет? И почему у нее всегда такие противоречивые чувства? Неужели противоречивость легче пробивает себе дорогу, чем убежденность?