Читать книгу "Тайны Торнвуда - Анна Ромеро"

Рана оказалась неглубокой, но все равно мы суетились в панике, перемазались йодом и антисептической мазью, роняли пластырь, вату и бинты, пока комната не стала напоминать полевой госпиталь, но Лулу скоро успокоилась – храбрый маленький воин.

Клянусь, Сэмюэл, я понятия не имею, как стекло попало в кроватку моей малышки – я бдительно слежу за ее безопасностью. Клив топтался в дверях, наблюдая за происходящим с мрачной усмешкой. Помню, как я со злостью подумала: «Где же твоя проклятая бутылка с антисептиком?»

* * *

24 марта 1945 года

Сэмюэл, я опять стану обременять тебя своими напастями, прости меня, дорогой, мне больше не к кому обратиться, и я знаю, что ты поймешь.

Вчера поздно вечером я услышала, как Эллен разговаривала по телефону. Она не упоминала никаких имен, но несколько раз я услышала, как она сказала «ребенок» и «маленькая девочка», а потом «ситуация в целом крайне неудовлетворительная».

После этого я лежала не сомкнув глаз, прислушиваясь к скрипам и стонам дома, слезы остывали у меня на щеках. Сегодня утром я дождалась, пока закончится завтрак, прежде чем обратилась к Эллен. Я сказала ей, что забираю Лулу на Стамп-Хилл-роуд раньше, чем собиралась, чтобы подготовить дом к приезду папы.

Конечно, мы поссорились. Я не ожидала, что она так расстроится. Она ушла из кухни в слезах, а я чувствовала себя измученной. Всей душой я жалела о том, что сказала. Но, Сэмюэл, после того, как я случайно подслушала ее телефонный разговор вчера вечером, как я могла ничего не предпринять?

Поникшая, я осталась сидеть за столом. В дверях маячил Клив, глядя на меня.

– Что? – сказала я резче, чем хотела. – Чего уставился?

Сначала он не ответил. И опять у меня возникло ощущение, что он старше – много старше – своих тринадцати лет. За последний год Клив здорово вытянулся, почти сравнялся ростом с отцом, и стал почти таким же плотным. Прежде я этого не замечала. Полагаю, я взяла от его матери привычку не обращать на мальчика внимания.

– Ты можешь уйти, – с ненавистью произнес он. – По тебе никто скучать не станет. Но Лулу теперь принадлежит нам.

– Как ты можешь так говорить, Клив? Она моя дочь. Единственный человек, кому она принадлежит, – я.

– Мама говорит, что ты не годишься в матери.

Я смотрела на него, потеряв дар речи, и понадобилось несколько секунд, чтобы я смогла заговорить, а когда я это сделала, то сумела лишь прошептать:

– В таком случае она ошибается.

Но Клив уже ушел, я слышала, как он с топотом направляется по коридору в свою комнату, фальшиво насвистывая, как всегда делает, когда очень доволен.

Я долго сидела за столом. Вся дрожа. Сдерживая слезы. Заплакала Лулу, и к ней подошла Эллен, а я не могла шевельнуться. Я только сидела и думала о мужчинах в серых костюмах, с их планшетами, набитыми бланками, и об их черном автомобиле с поднятыми стеклами… И впервые с начала войны мне стало страшно. Не за себя, но за нашу маленькую девочку. Она моя жизнь, Сэмюэл, – ее милая улыбка, веселый голосок, жизнерадостность, – она важнее для меня, чем еда, вода или воздух. Если ее заберут, как я буду жить?

* * *

25 мая 1945 года

Мой любимый, как ты видишь по адресу, я все еще у Джерменов. Эллен заставила меня дать обещание остаться, пока она не найдет новую домработницу, как будто только этим я для них и была – наемной работницей!

Некоторое время назад я упоминала, как мы были заняты консервированием фруктов и приготовлением чатни для будущего киоска Красного Креста – еще одно благотворительное мероприятие для Фонда помощи солдатам. Эллен все еще не нашла домработницу мне на замену, поэтому я уступила и согласилась остаться, застряв в этом неприятном чистилище, тихо дожидаясь своего часа, пока на мое место не придет другая несчастная жертва.

О, Сэмюэл, все переменилось. После сегодняшней беды остаться я не могу.

Эллен взяла Лулу на собрание Красного Креста (где, не сомневаюсь, все они будут кудахтать над маленькой непоседой), и поэтому я воспользовалась моментом, чтобы законсервировать оставшиеся помидоры.

Клив пришел и начал тихо слоняться по кухне, играя с большим ножом, «случайно» скидывая на пол помидорную кожуру, мотаясь туда-сюда между раковиной и столом.

Громадная кастрюля с томатной лавой булькала на плите, и когда я начала разливать варево в стерилизованные бутылки, Клив подкрался сзади и подтолкнул меня под локоть.

Обжигающая жидкость попала мне на руку. От шока и боли я отпрянула назад и наступила на раздавленную кожуру помидоров, которую не потрудился убрать с пола Клив, несмотря на мои неоднократные напоминания. Я поскользнулась, почти потеряла равновесие, но каким-то образом удержалась на ногах, опершись на стол. Черпак вырвался у меня из рук и упал на пол.

Клив пронзительно закричал.

Я тут же повернулась. Первое, что я увидела, были кроваво-красные брызги на его школьной рубашке. Еще не оправившись от толчка, я подумала, что он, наверное, порезался большим ножом. Он согнулся, держась за лицо, ревя, как раненый вол. Затем я поняла: обжигающе-горячее содержимое черпака выплеснулось на него.

Я попыталась подтащить его к раковине, умыть и посмотреть, насколько страшны ожоги, но он вырвался и убежал.

Главная медицинская сестра в больнице сказала, что с ним все будет хорошо, хотя ожоги весьма серьезные и на его бедном лице могут остаться шрамы.

Сэмюэл, не могу описать, как я этим подавлена. По сравнению с ужасами, которые ты, не сомневаюсь, переживаешь в Малайе – или где бы ты ни был, – это может показаться тебе банальной раной. Но Клив ребенок, и из-за меня он на всю жизнь может остаться с отметиной.

Я посчитала за лучшее вернуться на Стамп-Хилл-роуд. Несмотря на свое обещание Эллен, я больше не могу оставаться здесь ни на минуту. Побег – ужасная трусость с моей стороны, но что еще я могу сделать? Здешние события как нарочно выставляют меня никудышной матерью. Мне страшно остаться одной и ждать милости от инспекторов… но еще страшнее оставаться здесь.

* * *

3 сентября 1945 года

Сэмюэл, наши репатриированные из Сингапура военнопленные уже в течение нескольких недель потихоньку возвращаются домой, и я начинаю волноваться. Где же ты, любимый?

Ни у кого нет от тебя вестей, никто не видел тебя после захвата Сингапура в 42-м году. Я написала в Красный Крест, но мне пока не ответили. Я даже поехала на поезде в Брисбен, дошла там до пристани и смотрела, как сходят с госпитальных судов раненые. Я умолила подвезти меня до Тувумбы, потом обратно в Брисбен, даже до Иноггеры, чтобы пройти там по палатам госпиталей для репатриированных, – все безрезультатно.