Читать книгу "Царь велел тебя повесить - Лена Элтанг"

– Этого убийства не было, зато другое было. Поначалу, слушая ваши признания, мы были уверены, что речь идет о покойном Раубе. Вы же сами настаивали на том, что убитая была мужчиной. Я решил, что Хенриетта – это что-то вроде прозвища в ваших кругах.

– В каких еще наших кругах? Вы что, думаете, я педик?

– Я ничего о вас не думаю. – Пруэнса вертел в пальцах свою незажженную сигарку. – Я знаю, кто оплатил вашего адвоката.

* * *

Извините, что пишу вам не на машинке, но мне так несусветно много надобно вам поведать, – писал Кафка своей невесте Фелиции. А потом взял и сжег все ее ответы в одночасье. Когда я читал тексты, адресованные фройляйн Бауэр, то думал, что там есть какой-то подвох: невозможно написать столько писем женщине, которую видел два раза в жизни. Это придумали наследники, владельцы архива, думал я, или сама берлинская стенографистка ради славы исписала пачку страниц мелким прыгающим почерком покойного жениха. Ему ведь было уже все равно, никто не мог за него заступиться.

Теперь-то я понимаю, чего он хотел, усаживаясь по утрам за письмо к уважаемой сударыне, ему нужен был повод с хрустом распечатать стопку чистой бумаги. В точности как мне нужен повод открывать этот файл, дождавшись двух часов пополудни. Где моя золотая злость и золотое безразличие, звенящие будто осы, почему так тихо, que é este catso?

Сидеть в тюрьме – это не такой уж плохой способ повернуться к миру рваным ухом. Одно ухо у меня проколото, это не шутки. Его прокололи на репетиции школьного спектакля про спартанцев и повесили в него железную легионерскую серьгу, мочка долго не заживала – зато дырка осталась навсегда. В тот вечер, когда мы с Зое опоздали к праздничному столу, тетка ее заметила, потому что уши у меня побелели, а дырку обвело багровой каймой. Пару раз мы обошли вокруг ратуши, постояли перед костелом, издали похожим на брошенную в снег половинку граната, дошли до бернардинского кладбища и вернулись в сумерках кружным путем, прихлебывая из моей фляжки. Все это время мы говорили не переставая, у меня даже губы потрескались, а тетке все было нипочем, она тянула меня все дальше, лишь бы домой не возвращаться. Утром, застукав нас в ванной, мать не сказала ни слова, это могло значить только одно – ярость поднялась в ней к самому горлу, и когда Юдита сможет говорить, она выплеснет убийственное пламя.

Моя мать смеялась очень редко и никогда не плакала. Все что угодно могло превратить мою мать в берсерка, кусающего щит, и остановить ее было нельзя ни огнем, ни железом. Зато она засмеялась во весь голос, когда увидела тетку, снявшую в прихожей шапку вместе с париком. Это случилось в тот самый вечер, когда мы вернулись с долгой прогулки, а доктор Гокас уже одевался в прихожей, застегивая свой овчинный тулуп.

Теткина вязаная шапочка намокла и примерзла, забывшись, она сняла ее одним движением и застыла перед зеркалом с голой головой, похожей на обросший светлыми щетинками рамбутан. Шапочка упала на пол, я поднял ее, отодрал черные волосы от белой шерсти и подал тетке и то и другое. Зое улыбнулась мне в зеркале, ловко надела парик и снова стала похожа на французскую певицу – забыл, как зовут, – такую смешливую, с птичьими глазами под ровной смоляной челкой. Певица, кажется, тоже умерла.

* * *

Если ты сидишь в тюрьме, это не значит, что ты совершил преступление.

Мир устроен так с самого начала, с первого дня существования глиняных людей. Взять хотя бы Фидия, которого обвинили в краже золота, из которого он делал плащ для богини. Сняв со статуи золотые пластины, соплеменники взвесили их и успокоились, но вскоре пришли другие и сказали, что скульптор обидел богов, поместив на щите два профиля обыкновенных смертных: свой и Перикла. Не деньги, так политика. Бедняге Фидию было суждено попасть в тюрьму, и он туда попал. И умер там довольно быстро.

Сегодня я вспомнил целую груду площадной брани. Все утро думал, как сказать Редьке: «Mas que porra tu estás fazendo aqui?» А теперь вспомнил, но его смена закончилась. Бутерброды адвоката на этот раз оказались с сыром, он протянул мне один, как только вошел в комнату для свиданий. Сыр был с плесенью, я жевал его из вежливости и чувствовал себя как тот индейский вождь, что поедал горчицу ложкой под взглядом конкистадора.

Почему я не в состоянии выплюнуть эту дрянь, почему я покорно катаю ее во рту, сожалея о том, что в комнате для свиданий нет корзины для бумаг? Вот чего я никогда не умел: выплевывать угощение, торговаться на базаре, надменно поднимать бровь, ставить на место, строить козни, казаться неприступным, жалеть – особенно последнее.

– Вы с самого начала все знали? – спросил я. – У вас была причина скрывать тот факт, что я арестован за убийство Раубы?

– Факты – вещь скользкая. – Адвокат промокнул рот концом салфетки. – Я должен был оценить вашу версию. Потом меня некоторое время не было в городе. Теперь я вернулся и готов работать.

– Поздно, Трута. На днях меня признают виновным и отправят на рудники. Система работает тупо, как асфальтовый каток, и все уже решено. Фидий сядет, и слушать его не станут.

– Зависит от того, какую линию мы выберем для защиты.

– Далась вам эта линия. Я уже наговорил им сорок бочек арестантов. Когда я давал показания, то был уверен, что Лютаса убили в тот вечер, когда я бегал по пляжному поселку в поисках алиби и стучался в ворота, на которых висела шляпа. То есть я вообще не знал, что убили Лютаса. Я думал о другом убийстве. Которого на самом деле не было.

– Да погодите вы со своей шляпой, – отмахнулся он. – Экспертиза показала, что труп был найден на скале через полчаса после того, как был нанесен удар рукояткой пистолета. На пистолете ваши отпечатки, он взят из вашего дома. Вас на месте преступления никто не видел. Это все, что у них есть. Если бы вы не бросились давать показания, то давно были бы дома, под залог тысяч в двадцать.

– А мой ингалятор в сетке для мусора?

– Вы не единственный аллергик в столице, особенно теперь, когда начал цвести жасмин.

– А тот факт, что я был в Сесимбре в этот вечер?

– Об этом известно только с ваших слов. Поменяйте показания.

– И что, все так просто?

– Разумеется, не все. – Адвокат перестал жевать и потянулся за салфеткой. – Похоже, вы слишком долго тут находитесь и потеряли чувство реальности. Нам нужно объяснить, как вы оказались неподалеку от места преступления. Либо заявить, что вы себя оговорили.

– Не понимаю. Если у полиции есть только косвенные улики, то как они получили ордер на мой арест? И почему не предъявили мне ни одной бумаги, где упоминалось бы имя убитого? Если бы я знал, что речь идет о Лютасе, а не о датской шлюхе с полуметровым хреном, то все с самого начала пошло бы по-другому!

– Может, и пошло бы. – Он стал делать пассы руками, разминая запястья. – Но вы ведь не потребовали никаких бумаг. Вы также не потребовали вещественных доказательств. Более того, вы сразу заговорили об убийстве, признали оружие своим, признали, что видели жертву и даже – что собирались заплатить человеку, отмывшему ваш пол от крови. Потом вы назвали адрес коттеджа в пригороде, в котором были в ночь преступления, вас туда отвезли, но оказалось, что дом принадлежит почтенному торговцу, а убийство произошло четыре дня спустя.