Читать книгу "Неизвестный террорист - Ричард Фланаган"

Уайлдер было не по себе. И больше всего ей хотелось ни о чем не думать. Хотелось все забыть. Да, все забыть и совсем ни о чем не думать. Она еще некоторое время тупо смотрела на открытку с деревцем-бонсай, а потом подожгла ее и, когда открытка, почти догорев, обожгла ей пальцы, выронила ее останки на землю и стала смотреть, как они скручиваются, медленно исчезая в язычках пламени, и превращаются в золу.

А в порту в кромешной темноте ждал смерти китаец, запертый внутри палубного контейнера вместе с одиннадцатью своими товарищами по несчастью. Там их спрятали еще месяц назад в Шанхае. Но тогда они мечтали о многом. Теперь же этот китаец надеялся лишь на глоток воды, стараясь не думать ни о нестерпимой вони, ни об убийственной жаре и духоте, ни о том ужасном, но сейчас, слава богу, скрытом темнотой, поскольку батарейки в его фонарике окончательно сели, – об остальных своих товарищах, теперь уже мертвых. Ведь если бы он стал о чем-то таком думать, то просто сошел бы с ума. И он снова, возможно в последний раз, принялся стучать по твердой стальной стенке контейнера жестяной банкой с албанской томатной пастой.

Этот странный глухой стук разнесся над пирамидами тесно прижатых друг к другу контейнеров, над бухтой, над ее водами, к ночи вновь ставшими шелковыми, по которым на своей новой тридцатипятифутовой яхте плыл к причалу Тони Бьюканен, тоже старавшийся не думать ни о чем, разве что о первом чудесном бокале холодного пива, который он выпьет, когда вернется домой. Да, именно так он и поступит, думал он, старательно убеждая себя, что очень доволен и выпавшей ему судьбой, и тем, каков он сам.

Но в глубине души он чувствовал: есть нечто нестерпимое в том, чтобы продолжать жить вот так бог знает сколько еще лет, испытывая лишь одно доминирующее и неоспоримое чувство – скуку. В какой-то момент ему показалось, что он слышит повторяющийся глухой стук, но решил, что просто устал и слышит стук собственного сердца или, может, это стучит у кого-то старый дизельный двигатель «Гардинер». Затем эти глухие удары как бы растворились в прочих шумах и звуках большого города, и на крики, в какой-то момент ставшие почти понятными, ответа больше не потребовалось.

Сив Хармсен все еще продолжал работать, хотя давно перевалило за полночь; он в поте лица сверхурочно трудился, готовя свежие ордера для будущих арестов. Например, некой особы по имени Салли Уайлдер. Ее давно уже следовало взять под наблюдение за то, что она дважды нарушила правила, предусмотренные Поправкой ASIO: дважды рассказала посторонним, причем одна из них была известной террористкой, о своем аресте и допросе, имевшими место накануне. Во всяком случае, это дело представлялось ему совершенно ясным, и он рассчитывал, что Поправка будет применена к этой особе со всей суровостью и ее на пять лет упекут за решетку.

Над монитором у Сива Хармсена красовался стикер: «Для семейных ценностей самое ценное – это жизнь». По случаю пятнадцатой годовщины своего брака Сив собирался повезти все семейство на Фиджи. Он никогда в жизни не ссорился с женой, обожал детишек, и его супружеская жизнь могла служить примером для всех. Ходили упорные разговоры о том, что ему вот-вот предложат пост в канцелярии премьер-министра. И он не стал бы лгать самому себе, утверждая, что известие о смерти Джины Дэвис не доставило ему определенного удовольствия.

Да, тогда он испытал настоящую радость, однако теперь это ощущение почти испарилось. И, хотя предшествовавшая буре волна жары уже миновала, воздух у него в кабинете был какой-то спертый, и пахло там по необъяснимой причине чем-то на редкость неприятным. Утром, решил Сив Хармсен, надо поднять перед министром вопрос о необходимости наградить Ника Лукакиса за проявленное мужество. При мысли об этом Сив даже несколько приободрился. Ник заслужил эту награду. И он, Сив, будучи настоящим self-made man, понимал, как это важно – знать, что ты заслужил и свой успех, и свое счастье.

А министр в это время говорил ведущей шоу Undercurrent Зое ЛеМей, что хочет выразить свои соболезнования – соболезнования в тот день просто лились рекой – родным и близким Ричарда Коуди, не только мужественного и храброго журналиста, но и поистине великого гражданина Австралии. Затем он объявил о том, что правительство намерено выделить многомиллионный грант на создание стипендии имени Ричарда Коуди для особо успешных студентов-журналистов. Он сказал также, обращаясь ко всем австралийцам, что «кровавые деяния Джины Дэвис лишь подтвердили то, о чем постоянно твердили представители органов безопасности. И всем нам нужно быть благодарными следователю Нику Лукакису за то, что он предотвратил возможность куда более серьезной трагедии».

Ник Лукакис тем временем подобрал на улице сердитую проститутку и решил поразвлечься с нею прямо в своем «Форде», словно надеясь, что подобная и окончательная деградация поможет ему добраться до понимания хотя бы какой-то истины. Весь день он тщетно звонил Уайлдер, и весь день ее телефон не отвечал. Он следил за ее домом, не вылезая из машины, и знал, что она там, и понимал лишь одно: он ее любит, но им никогда больше не удастся даже поговорить друг с другом. Он уже решил жить без любви, понимая, впрочем, что и это решение жизнь заставит его нарушить. И когда уличная проститутка принялась расстегивать молнию у него на брюках, он спросил себя: где же Бог и как Он допустил существование такого мира? Сам Ник Лукакис абсолютно не понимал ни что ему делать дальше, ни хочет ли он вообще продолжать жить, а затем, чувствуя, что даже сексом заняться сейчас не в состоянии, просто сунул проститутке деньги и выставил ее из машины на тротуар.

Проститутка, вне себя от злости, вылезла из «Форда» и, подняв голову, увидела нечто такое, отчего ее затрясло крупной дрожью: мимо проехал блестящий черный «БМВ» с полным приводом, в котором она заметила тех двоих, которые довольно часто работали на мистера Муна. Эти двое, между прочим, направлялись в сторону порта, а затем намеревались выйти в море на стареньком траулере для ловли креветок, погрузив на него двенадцать трупов, которые нужно было поскорее утопить, пока полицейские заняты тем, что шныряют по району Кингз-Кросс и суют в тюремные фургоны всех без разбору. Ну, а люди неприметные, люди падшие, изувеченные, исполненные надежды и надежду утратившие, нуждающиеся в сострадании и готовые всем сострадать – в общем, всякий сброд, – проведут вечер в жалком стрип-молле, который носит слишком громкое название для подобных каждодневных сборищ стольких страдальцев.

Все возвращается в привычную колею, даже когда жизнь становится, казалось бы, совершенно невыносимой, и люди это понимают – о, они всегда все понимают, однако жизнь продолжается, а потому люди тут же находят извинения для собственного бездействия, ведь жить-то надо, ничего не поделаешь, так что приходится как-то к этой жизни прилаживаться. На площади у фонтана человек десять полицейских окружили какого-то бородача в потрепанной куртке-бомбере, размахивающего тупым кухонным ножом фирмы Wiltshire. Пока разворачивается эта трагическая сцена, кто-то делает заказ на бургер с курицей, поджаренной на решетке, а далеко в море двенадцать трупов неслышно соскальзывают в воду с палубы траулера. Но те десять полицейских пока ждут, не нападают, и какая-то женщина, ужасная в синем свете неонового фонаря, с покрытыми синяками белыми незагорелыми ногами и узловатыми от бесконечных инъекций венами, спрашивает: «Эй, не хотите немного развлечься? А если не хотите просто развлечься, то у меня и наркотики есть».