Читать книгу "Диктатор - Роберт Харрис"

Октавиан подошел к ним вместе с Агриппой, чтобы поговорить. Цицерон немного понаблюдал за этим, после чего нырнул обратно в дом, чтобы его не заметили.

Когда дверь была заперта, я спросил Цицерона:

– Зачем ты убеждал его отправиться в Рим? Уж наверняка последнее, чего ты хочешь – это поддержать еще одного Цезаря?

– Отправившись в Рим, он доставит проблем Антонию. Он раздробит их группировку.

– А если его авантюра увенчается успехом?

– Не увенчается. Октавиан – милый мальчик, и я надеюсь, что он выживет, но он не Цезарь – ты только посмотри на него!

Тем не менее перспективы Октавиана интересовали Цицерона достаточно сильно, чтобы он отложил свой отъезд в Афины. Вместо этого он возымел смутную идею присутствовать на заседании Сената, которое Марк Антоний созывал первого июня. Но когда ближе к концу мая мы появились в Тускуле, все советовали Марку Туллию не ездить туда. Варрон прислал письмо, в котором предупреждал, что Цицерона убьют. Гирций согласился с этим, сказав:

– Даже я не еду, а ведь никто никогда не обвинял меня в неверности Цезарю. Но на улицах слишком много старых солдат, быстро выхватывающих мечи, – вспомните, что случилось с Цинной.

Тем временем Октавиан прибыл в город целым и невредимым и прислал Цицерону письмо:

От Гая Юлия Цезаря Октавиана Марку Туллию Цицерону – привет.

Я хочу, чтобы ты знал, что вчера Антоний наконец согласился повидаться со мною в своем доме – том, который прежде был домом Помпея. Он заставил меня прождать больше часа – глупая тактика, которая, по-моему, демонстрирует скорее его слабость, чем мою. Для начала я поблагодарил его за то, что он присмотрел ради меня за собственностью моего приемного отца, предложил забрать из нее любые безделушки, какие он пожелает взять на память, но попросил немедленно передать мне остальное. Я сказал, что мне нужны деньги, чтобы безотлагательно выплатить наличные тремстам тысячам граждан в соответствии с завещанием отца, и попросил, чтобы остаток моих расходов покрылся ссудой из государственной казны. Еще я рассказал о намерении выставить свою кандидатуру на свободное место трибуна и попросил предъявить различные указы, которые, как заявляет Антоний, были обнаружены в бумагах отца.

Он ответил с великим негодованием, что Цезарь не был царем и не завещал мне контроль над государством, поэтому он не обязан отчитываться передо мной в своих государственных делах. Что касается денег, то трофеи отца, по его словам, вовсе не были так велики и он оставил государственную казну пустой, так что оттуда нечего взять. Что же до моего трибуната – то моя кандидатура была бы незаконной, и об этом не может быть и речи.

Он думает, что, раз я молод, он может меня запугать. Он ошибается. Мы расстались в плохих отношениях. Однако народ и солдаты моего отца оказали мне настолько же теплый прием, насколько холодный оказал Антоний.

Цицерон восхитился враждой между Марком Антонием и Октавианом и показал письмо нескольким своим знакомым:

– Видите, как львенок дергает старого льва за хвост?

Он попросил меня отправиться ради него к первому июня в Рим и сообщить, что произойдет на заседании Сената.

Как всех нас и предупреждали, я нашел Рим полным солдат, по большей части ветеранов Цезаря, которых Антоний призвал в город, чтобы те служили ему личной армией. Они стояли за углами улиц угрюмыми, голодными группами, запугивая всех, кто, с их точки зрения, мог оказаться богатым. В результате в Сенате собралось очень мало людей, и не нашлось никого достаточно храброго, чтобы противостоять самому дерзкому предложению Марка Антония: он сказал, что у Децима следует отобрать должность губернатора Ближней Галлии, а ему, Антонию, следует присудить обе галльские провинции вкупе с командованием над тамошними легионами на следующие пять лет – именно то сосредоточие власти в одних руках, которое вывело Цезаря на дорогу к диктаторству.

И, как будто этого было недостаточно, Антоний объявил также, что вызвал домой три легиона, базирующиеся в Македонии, которые Цезарь планировал использовать в парфянской кампании, и опять-таки сам принял командование над ними. Долабелла, против ожидания, не возражал, потому что должен был получить Сирию, тоже на пять лет, а от Лепида откупились, отдав ему пост верховного понтифика, прежде принадлежавший Цезарю.

А под конец, поскольку все эти назначения оставили Брута и Кассия без провинций, которых те ожидали, Антоний устроил так, чтобы им взамен предложили пару старых постов уполномоченных по зерну, учрежденных Помпеем: одно – в Азии, другое – в Сицилии. При этом они вообще не должны были обладать властью. Это было сильным унижением: вот и надейся после этого на примирение!

Законопроекты были одобрены полупустым Сенатом, и Антоний на следующий день отнес их на форум, чтобы за них проголосовал народ.

Погода по-прежнему стояла суровая, а на середине процедуры даже разразилась гроза – это было такое ужасное предзнаменование, что собравшихся должны были тут же распустить. Но Марк Антоний был авгуром и заявил, что не видел никаких молний, после чего постановил, что голосование должно продолжаться – и к наступлению сумерек получил, что хотел.

Октавиана нигде не было видно.

Когда я повернулся, чтобы покинуть собрание, то увидел, что из носилок за происходящим наблюдает Фульвия. Она вымокла под дождем, но как будто не обращала на это внимания, настолько была поглощена апофеозом своего мужа. Я сделал мысленную заметку предупредить Цицерона, что женщина, которая до сих пор была для него лишь помехой, только что стала куда более опасным врагом.

На следующее утро я пошел повидаться с Корнелием Долабеллой. Он отвел меня в детскую и показал внука Цицерона, малыша Лентула, который только что научился делать несколько нетвердых шагов. Прошло уже больше пятнадцати месяцев со смерти Туллии, однако Долабелла все еще не отдал ее приданое. По просьбе Марка Туллия я затронул данную тему («Сделай это вежливо, имей в виду: я не могу позволить себе его оттолкнуть», – напутствовал меня мой друг). Но Публий Корнелий тут же меня прервал:

– Боюсь, об этом не может быть и речи. Вместо этого ты можешь дать ему полное и окончательное возмещение долгов, которое стоит куда дороже денег.

И он бросил через стол внушительный юридический документ с черными ленточками и красной печатью.

– Я назначаю его своим легатом в Сирии, – добавил Долабелла. – Скажи ему, пусть не беспокоится – он ничего не должен делать. Но это означает, что он может покинуть страну с почетом, и гарантирует ему неприкосновенность в течение следующих пяти лет. Передай ему мой совет: он должен убраться как можно скорее. Дела с каждым днем идут все хуже и хуже, и мы не можем отвечать за его безопасность.

С тем я и вернулся в Тускул и устно изложил Цицерону, который сидел в саду рядом с могилой Туллии, послание его зятя. Он внимательно изучил ордер на свое легатство.

– Итак, сей маленький клочок бумаги стоил мне миллион сестерциев? Он и вправду воображает, что, если я помашу им перед лицом какого-нибудь неграмотного полупьяного легионера, это помешает тому воткнуть меч мне в горло?