Читать книгу "Отрок. Перелом - Евгений Красницкий"

Короче, без сотни или дружины – настоящей, такой как она и должна быть – нет ратника, и все тут! Потому и в бой одиночкой не ходят, разве что от полного отчаяния, когда деваться некуда. Одному проще в болоте отсидеться или уйти от врага куда-нибудь, а не головой рисковать. Только человек-то не лягуха, и в болоте всю жизнь не просидишь – загнешься. Тем более, если уж очень припечет, то и из болота выковыряют; сам вспомни, как сотня выколупывала дреговичей из их трясин. Если же дружиной собраться, так в то болото кого угодно законопатишь запросто; но для этого каждый ратник прежде всего должен силу своей дружины понимать. А уж десятник-то…

– О десятнике можно и не заикаться. Сам знаешь.

– Заикаться и не надо, – хмыкнул Лука. – Заикаться начнешь, когда на смотру сотник с твоих ратников горсть вшей соберет.

– С моих? – взвился Рябой. – Это когда такое было?! Блоха с псины какой приблудной разве что перескочит! Ты, Лука, того…Титька воробьиная!

– Ну, все, все! – довольный удавшейся подначкой, согласился рыжий десятник. – Никто про твоих и не говорит. Но Корней, сам знаешь, и без вшей кого угодно заикаться заставит, если надумает.

Только тут Лука, наконец, обернулся к Ведене и запнулся на полуслове, как будто наговорил при сопляке лишнего, но тут же махнул рукой:

– Да ладно, тебе тоже знать надо, на какую дорожку ступаешь, – кивнул он затаившему дыхание отроку и снова повернулся к Рябому. – Так чего ты там про «заикаться» начал говорить?

– Десятник завсегда знать должен… – Рябой замялся.

– Именно что! – Лука словно только этого и ждал. – Он должен понимать, что за ним стоят сотня и воинские законы. Не вместо него, а с ним вместе. И остальные десятники, и сотник его дела за него не переделают, но помогут, где ему самому или невместно, или одному не справиться. А ежели по-другому было бы поставлено, так в десятники одни дуроломы с пудовыми кулаками и выбивались бы.

– У тех же татей так оно и есть, – согласился его собеседник, от которого, судя по всему, иного сейчас и не требовалось.

– О! Правильно говоришь, Леха! Жалко, что мало – как долги отдаешь! – хохотнул Лука. – Но вообще-то ты верно сказал: это у татей, кто зубастей, тот и голова, а в дружине во главе всего – непререкаемый воинский закон. И закон этот как раз на десятниках и держится: мы и стражи его, и основа. И сами его блюсти должны, и с ратников своих спрашивать без жалости. Во всем, а не только в воинском умении. Нам и самим приходится удаль показывать, и зубы дурню при необходимости пересчитать. Иначе всем беда.

– Это да. Законы-то, они тоже… – покрутил пальцами в воздухе Рябой. – Коли десятник сам жидковат.

– В самый корень зришь! – снова подхватил Лука. – Если нет у десятника веры в себя, в свое право повелевать воинами, ему и законы без пользы. Конечно, всяко бывает, десятник тоже человек, только вот знать об этом никому не следует. Никому – и ему самому тоже!

– И как это? – такой выверт собеседника, похоже, Алексея озадачил.

– А как у тебя на Палицком поле. Забыл, как ты тогда два десятка пинских ратников в помощь сотне повел? И ведь пошли! Конечно, их десятники к тому времени погибли, были бы живы – другой разговор. Но ведь пошли же ратники за тобой! Как вот ты тогда смог? Так уверен был?

– Как? – Рябой растерянно пожал плечами. Чувствовалось, что вопрос Луки застал его врасплох, а Веденя едва своему коню на шею не перебрался, чтобы лучше слышать.

Про этот подвиг дядьки Лексея он и знать не знал; даже слухи не гуляли среди отроков, а уж они такие истории по крупицам собирали и могли пересказывать друг другу, передавая от поколения к поколению. Ратники-то наверняка знали, но с сопливыми мальчишками делиться не спешили: кто свершил, того и слово. Вот и сейчас Рябой, так и не найдя ответа на вопрос полусотника, только досадливо поморщился:

– Знаешь, Лука, вот, ей-богу, отрезал бы твой язык на хрен! Такого наплетешь… – и добавил с явным интересом, – раз уж начал, так сам и говори. Тогда-то я сделал и сделал, и думать не думал – как. А теперь из-за тебя и спать не смогу, покуда не пойму.

Лука довольно растопорщил бороду в улыбке:

– А и думай! Может, и еще кому сгодится. А то вместе давай подумаем, мне вот тоже знать хочется. Ведь ты в тот раз не холопов в поле выгнал, а два десятка ратников повел за собой на острое железо. И бились они насмерть.

– Не знаю, Лука, не знаю. – Рябой и правда призадумался, в затылок пятерней полез. – Когда Корней сотню в разгон кинул, вижу, чужие ратники в сторонке мнутся: то ли десятника ждут, то ли убили его. А у сотни крыла не хватает… Половцы тогда нас запросто захлестнуть могли. Вот и. Чего уж орал им, и не помню, только когда до ворога полсотни шагов осталось, оглянулся. Все следом идут и порядок воинский выдерживают. А почему? Не знаю, не думал про это.

– Вот всем ты хорош, Леха! В бою надежен, и хозяин справный. И голова на месте, а все же. Вот потому и боишься вошу на ратнике своем найти, а железа острого не страшишься, – не удержался от подначки Лука.

– Лука, вот ей-богу, щас в зубы дам! Вошей он меня пугает! И ей копыта на раз отмахну, коли увижу! – привычно отругнулся Рябой. – Ты у нас умник, на язык такой гладкий, что не всякий поп на проповеди сподобится, вот мне, дурню, и разобъясни, с чего это пинские тогда за мной в бой кинулись? Они ж меня до того и не видели ни разу!

– Да поняли они, что ты знаешь, что им сейчас надобно делать. Увидели твою уверенность в себе самом и в них, и потому поверили и пошли за тобой! А это и есть то, без чего десятнику, как рыбе без хвоста. Вроде не тонет, но толку с такого, как с моего Тишки.

– Да ладно тебе! Молод он еще, оботрется… – попробовал утешить друга Рябой.

– Может, и оботрется, – вздохнул Говорун. – Только десятником – для себя, а не для других – стать не просто. Десятничество должно родиться сначала в душе ратника, а на пустом месте разве что-нибудь путное вырастет? Для этого надо хоть малое зернышко в душе иметь – никто его тебе туда не пристроит, сам только. Потому и десятник должен прежде всего сам себя понять.

Если при этом слове видится не пропитанная потом воинская справа, не железо боевое, а горящие глаза девок, да золото из добычи взгляд застит. Из такого, самое большее, княжий гридень выйдет. Вот если голова и руки ни к чему, кроме как к воинскому делу, больше не прикладываются, и жизни без него нет, вот тогда настоящий воин и получится. А десятнику надобно еще и душу иметь пошире остальных, чтобы ее хватило на всех, кто под ним ходит.

– Да, душа у десятника держит ответ за весь десяток… – сам Рябой хоть и не языкат уродился, но сейчас подсказывал дорожку своему красноречивому другу, не давал тому отвлекаться от главного.

– Потому десятник для своих ратников первый на этом свете! – перехватил мысль Лука. – И в жизни первый, и в смерти. Никак иначе! Оттого и десяток ему в бою подчиняется без раздумий. Если ратники в бою всяк свое начнут думать или, того хуже, приказы десятника оценивать и обсуждать – от того десятка неминуемо в первом же бою рожки да ножки останутся, потому как десяток – кулак латный. Единым-то кулаком ударить – пусть и попадешь не совсем точно, но все равно урон нанесешь, и рука цела останется, чтобы дальше ею биться. А пальцами растопыренными разве что защекотать успеешь, пока их не переломали. Если же десятник где и ошибется, беды большой все равно не случится, ибо над ним сотник для того и поставлен, чтобы его при необходимости поправить. Главное, чтобы десяток бил как единое целое и сам по-дурному не калечился.