Читать книгу "Броня генетической памяти - Татьяна Миронова"

В этом смысл личного самосовершенствования ради спасения всего народа, иначе каждая улитка в своей раковинке может сколько угодно заботиться о себе, любимой, толку от этого не будет даже для самой улитки.

Наши святые подвижники уходили в пустыни для спасения своей души, но, пройдя жесточайшие испытания, вынеся лишения, получали от Бога благодать требовать с тех, кто приходил к ним за окормлением, исправления грехов, налагать на них прощения, благословлять на подвиги. Мы же ждем сегодня от старцев, чтобы они нас пожалели, несчастненьких, приголубили, напророчили чего-нибудь утешительного, и обижаемся, когда получаем обличение – дескать, не по-христиански как-то. Так вот, любовь к ближнему сурова у тех, кто сам к себе суров, жестока у тех, кто сам к себе жесток, требовательна у тех, кто сам с себя требует. И только такая любовь, а не слезливая жалость к грехам и немощам, есть поистине любовь христианская.

Глава VIII

Над чем смеются русские

Одной из причин нашей национальной стойкости справедливо называют способность русского человека смеяться в трудные минуты жизни. Это свойство поражает иностранцев, не понимающих, почему в бедах и невзгодах мы непременно говорим: «Ничего!» и начинаем искать, и находим смешные стороны в безысходном, казалось бы, трагичном положении. У русских даже плач смехом прет. Умудряемся, к изумлению других народов, смеяться над самими собой и еще чисто по-русски умеем «валять дурака».

Слово смех в русском языке сопряжено с глаголом сметь, от него смех берет свое начало. По-русски смеется тот, кто посмел, смелый человек, преодолевающий смехом неправду, горе, страх. А ощущение собственной смелости всегда рождает радость, укрепляет достоинство и дух.

Понять своеобычность русского смеха важно потому, что это костяк национального мужества и веры в свои силы. Мы смеемся, чтобы быть сильными, чтобы преодолеть беду, чтобы пересилить горе. Но вместе с тем мы понимаем и помним, что не всякий смех до добра доводит. Сегодня Россия переживает нашествие чуждой нам смеховой культуры, развращающей народ, истончающей его нравственную крепь.

Радость и веселье – русская потеха

Веселый характер нашего народа с древних времен складывался в ритуальных празднествах Святок, встречи весны, Светлой седмицы, троицких и купальских гуляний. В эти дни народный обычай предписывал радоваться и веселиться. Слово веселье, исконно имевшее тот же смысл, что и санскритское vasu – «хорошо», этимологически связано с весной как календарным началом благоденствия. Славяне в своей картине мира делили год на радостное и печальное время, где «веселый час» – пора веселья и радости – начинался с Нового года и Рождества и длился вплоть до окончания сбора урожая, а «смутный час» – печальная, мрачная пора – именовал так холод да тьму промозглой поздней осени и долгих зимних вечеров.

В дни ритуального народного веселья никто никого не упрашивал веселиться. Радость охватывала людей сама собой, она затаенно пробивалась в душах женщин, шивших праздничные наряды, полагавшиеся к торжествам. Она предвкушалась в приготовлении праздничных угощений и ритуальных блюд. Она являлась в ожидании гуляний, игрищ и хороводов. Пришедший праздник выплескивал радость в застолья и гульбища, что сопровождались неотлучным весельем, у которого и не было никакой иной причины, кроме радости наступления веселой поры года – теплой, сытой для всех сородичей.

По современным представлениям веселье то порой и весельем назвать трудно, уж больно суровым оно выглядело, ведь потехой на Руси считались медвежьи и кулачные бои. Вот как описывает медвежий бой иноземец Флетчер в XVII веке: «Особенная потеха есть бой с дикими медведями, которых ловят в ямах и тенетами и держат в железных клетках. Бой с медведем происходит следующим образом: в круг, обнесенный стеною, ставят человека, который должен возиться с медведем, как умеет, потому что бежать некуда. Когда отпустят медведя, то он прямо идет на своего противника с отверстою пастью. Если человек с первого раза даст промах и подпустит к себе медведя, то подвергается большой опасности; но как дикий медведь весьма свиреп, то это свойство дает перевес над ним охотнику. Нападая на человека, медведь поднимается обыкновенно на задние лапы и идет к нему с ревом и разинутою пастью. В это время если охотник успеет ему всадить рогатину в грудь между двумя передними лапами (в чем, обыкновенно успевает) и утвердить другой конец ее у ноги так, чтобы держать его по направлению к рылу медведя, то, обыкновенно, с одного разу сшибает его».

Впрочем, бойца с медведем, как правило, не оставляли без страховки. На помощь ему, в случае явной угрозы жизни, приходили охотники с вилами. Век спустя медведей специально дрессировали для подобной потехи. На сельских ярмарках, в больших и малых городах сшибки с медведями долго еще оставались любимым развлечением русского народа на Масленицу и на Святках. Обычай этот хранился в России вплоть до первых десятилетий XIX века. Местами же – на Русском Севере, в Верхнем и Среднем Поволжье, в восточной Белоруссии – потешные медвежьи бои продержались до начала ХХ века.

Удалой потехой почитались русские кулачные бои, что затевались по праздникам со Святок до Петрова дня. Разгул боев начинался во время Масленицы – «на добром морозце друг другу бока погреть да носы подрумянить». Про кулачную потеху говаривали: кулачный бой – душе разгул. Сходились «улица на улицу», «деревня на деревню», «слобода на слободу». Весной и летом бились на площадях, зимой – на льду замерзших рек и озер. Наиболее популярные из кулачных боев – «один на один», «стенка на стенку» и «сцеплялка-свалка», где дрались без соблюдения строя, каждый сам за себя против всех.

Первенствовала, наиболее популярна и любима была «стенка на стенку». Бой начинался дракой мальчишек, после них сходились неженатые парни, под конец в «стенку» становились взрослые мужики. Не разрешалось бить лежачего или присевшего, запрещалось хватать за одежду. Каждая «стенка» стремилась обратить другую в бегство или хотя бы заставить противника отступить. Побежденной считалась «стенка», проигравшая «поле» битвы. Каждая «стенка» возглавлялась атаманом или боевым старостой, который командовал боем, определял тактику. Среди тактических приемов излюбленным был обычай разорвать строй противника, вытащив из него нескольких бойцов. Против такого приема использовался свой контрприем: «стенка» размыкалась, втягивая внутрь разгоряченных бойцов – авангард противника, и тут же смыкалась. А уж в глубине «стенки» отсеченных воинов поджидали опытные бойцы «один на один».

Схватка «один на один» велась по праздникам в любом месте, где собирался народ. Дрались только кулаками, имитируя удары оружием: удары головками пястных костей как удары штыком, удар основанием кулака со стороны мизинца – как шашкой рубящий удар, удары головками основных фаланг напоминали удар обухом. Бить разрешалось хоть куда, но только выше пояса, мастерскими считались удары в голову, в солнечное сплетение – «в душу» и под ребра – «под микитки». Упавшего и окровавленного бить запрещалось. Запрещалось применять любое оружие, драться можно было только голыми руками. На то она и потеха, чтобы показать силушку да удаль молодецкую, но не увечить же, не убивать.