Читать книгу "Записки «черного полковника» - Сергей Трахимёнок"

— Тогда вам лучше не иметь ненужной информации. Зачем вам лишняя головная боль?

— Послушайте, — сказал Расим, чтобы как-то быть на равных со словоохотливым Петром Яковлевичем, — на реке Москва находится город Москва, а почему на реке Сож находится город Гомель?

— Говорят, ранее, когда по Сожу ходили баржи и пароходы, возле вот этого места, где парк Паскевича выходит к реке, была мель. И специальный человек сидел на берегу и кричал при приближении парохода: «Го-го-го, мель!» А еще Илья Эренбург написал роман «Бурная жизнь Лазика Ройтшванеца», где действие начиналось в Гомеле в двадцатые годы.

— И что? — поинтересовался Расим. — Теперь жители вашего города пробивают памятнику Лазику Ройтшванецу? На котором будет надпись «Лазику Ройтшванецу от благодарных потомков-гомельчан».

— Нет, — вздохнул Петр Яковлевич, — ни о романе, ни о Лазике гомельчане не помнят. Зато у нас на гастролях Минский театр русской драмы. Сегодня идет спектакль «Жених из Иерусалима».

— Странный репертуар у русского театра драмы…

— Есть спрос, есть предложение, — глубокомысленно завершил мысль Петр Яковлевич. — Вы же тоже приехали сюда не ворон считать.

Они пришли в парк, и Петр Яковлевич выбрал удаленную от иных сооружений скамейку.

«Вам часто приходится ее использовать», — хотелось съязвить Расиму, но он сдержался.

— Я не являюсь представителем фармкомпании, — сказал Расим, — я только посредник.

— А я главный специалист управления здравоохранения облисполкома, — пояснил Петр Яковлевич, — но я тоже посредник. Я говорю с вами только потому, что вас рекомендовал мой друг. Но я ничего не решаю, могу только передать ваши предложения людям, которые принимают решение.

— Меня это устраивает, — сказал Расим. — Ваше управление находится рядом?

— Нет, наша дислокация на улице Ланге. Ваши предложения?

— Одна немецкая фирма, не буду озвучивать ее название, хотела бы продать или продавать вам лекарства.

— Почему именно нам?

— Потому что вы, во-первых, нуждаетесь в такого рода лекарствах, в силу нахождения в Чернобыльской зоне, а во-вторых, только вы располагаете средствами, чтобы заплатить за них, поскольку у вас госдотации, как региону, потерпевшему в результате аварии на ЧАЭС.

— Логично, вы хорошо ориентируетесь в проблеме, — сказал Петр Яковлевич.

— Я занимаюсь этим не первый раз, — ответил Расим и поймал себя на мысли, что он перестал испытывать чувство вины в тех случаях, когда ему приходилось говорить откровенную ложь.

— Это чувствуется, — сказал Петр Яковлевич.

— Ну а теперь к делу, — произнес Расим. — Мои работодатели хотели бы поставлять лекарства в соответствии с этой номенклатурой.

Он вынул из кармана лист бумаги.

— Что вы хотите от меня?

— Отработать вопрос о размере гранта.

— Это будет зависеть от объема поставок, — сказал Петр Яковлевич.

— Пусть будет так, отработайте объемы и сроки, в течение которых фирма могла бы поставить вам первую партию.

— Когда это вам нужно?

— Я думаю, недели будет достаточно?

— Кому мне все это передать? Владику?

— Ни в коем случае! Он уже свел нас, все остальное — наше дело.

— Кстати, — сказал Петр Яковлевич. — Знаете, как переводится «наше дело» с итальянского?

— Нет.

— Коза ностра.

— Не может быть!

— Может, юноша, может.

— Тогда у меня к вам будет еще один вопрос: насколько увеличится размер гранта, если эти лекарства будут с просроченными сроками годности?

— Я думаю, что мои руководители на это не пойдут.

— А если контрагенты предложат до десяти процентов от стоимости?

— Нужно думать, — сказал Петр Яковлевич.

— Думайте.

— Вы мне оставите свой телефон?

— Нет, я позвоню вам сам, ровно через неделю.

— Тоже логично, — заключил Петр Яковлевич.

Корбалевич

Шли дни, заполненные текучкой работы. Чтобы не замотаться и не забыть закончить обсуждение рукописи с Ухналевым, Корбалевич записал слово «рукопись» на листке, свернул листок кульком так, чтобы надпись была видна только ему, и воткнул кулек в карандашницу. Среди ручек и карандашей, настольного календаря и папки с несекретными документами этот полусмятый бумажный кулек смотрелся вызывающе. На это и рассчитывал Корбалевич. Именно это должно было постоянно напоминать ему, что он должен был встретиться с Ухналевым и продолжить разговор.

В один из дней перед восьмым марта в кабинет к нему зашел Гольцев. Он обратил внимание на смятый кулек, перевернул его и прочитал написанное на нем слово «рукопись».

— Начал писать мемуары? — спросил он.

— Нет, — ответил Корбалевич, — пока протежирую мемуары других.

— Тех, кто придерживается мнения, что разведка и контрразведка есть искусство?

— Да.

— Ну-ну, — произнес Гольцов. — Ты все еще в эти сказки веришь.

— Какие сказки? — не понял Корбалевич.

— Притча есть такая. Пошел мужик на охоту, идет по болоту, вдруг слышит крик, какая-то старуха в болоте тонет. Мужик срубил топором березку, протянул старухе и вытащил ее из болота. «Спасибо тебе, добрый молодец, — говорит старуха, — спас ты меня, а я ведь не простая старуха, а сказочная, и могу исполнить три твоих желания». Тут мужик смекает, что перед ним волшебница и начинает ей заказывать, то миллион баксов, то виллу в Ницце… Старуха выслушала его и говорит: «Уж больно крутые у тебя желания, но ничего, так и быть, выполню их, но с одним условием. Должен ты, добрый молодец, ночь со мной провести в моей волшебной избушке на курьих ножках». Посмотрел на старуху мужик, вздрогнул и спросил: «А лет-то тебе, бабуля, сколько?» — «Девяносто, — отвечает бабуля, — но я тебя не неволю, ты и так доброе дело сделал, меня спас, и на том спасибо». И пошла от него старуха в чащу к своему домику. Но уж очень хотелось мужику виллу в Ницце, и он поплелся за ней. Утром провожает старуха мужика и спрашивает: «А скажи-ка мне, добрый молодец, сколько лет-то тебе будет?» — «Да уж за сорок, бабуля», — отвечает мужик. «Вот видишь, — говорит старуха, — за сорок лет, а все еще в сказки веришь».

— И к чему ты все это? — спросил Корбалевич.

— Леня, — сказал Гольцев, — притчи не поясняют.

— А заходил-то ты ко мне зачем?

— Посмотреть хотел на эту бумажку.

— А о ней от кого услышал?

— Да ее уже многие видели, а что знают двое, то знает свинья.

— Какая свинья?