Читать книгу "Единственные - Далия Трускиновская"

– Анастасия Викторовна? – спросил Дашенькин папа. – Я Олег. Я буду привозить и забирать Дашку. По крайней мере, пока.

– Очень приятно, – сказала тетя Ася. – Дашенька, поцелуй папу и беги к деткам!

Олег задержал взгляд на Ксюше, улыбнулся – чуть-чуть, едва заметно, поклонился – тоже чуть-чуть, кивок был совершенно микроскопический, повернулся и пошел к машине.

А много ли женщине нужно? Внимательный взгляд серых глаз – и все…

Вот тут ей стало стыдно за свой нелепый хвостик, за пиджачок из сэконд-хэнда.

Синяя «мазда» укатила, а Ксюша чуть ли не минуту смотрела ей вслед.

Тетя Ася что-то объясняла Дашеньке, Машуня нашла занятие – отковыривала краску с металлической ограды, а рядом с Ксюшей оказался мужчина средних лет, чье лицо было живым портретом скорби: большие вислые усы, опущенные уголки глаз и длинных бровей.

– Какая у вас чудесная дочка, – сказал этот мужчина. – Так бы и смотрел… Знаете, я часто прихожу сюда поглядеть на детишек. Они такие чудесные… Вы не бойтесь, я в своем уме, просто мне очень грустно. Ведь и я бы мог свою доченьку сюда приводить… ох, как бы я ее любил…

– А что с дочкой? – невольно проникшись сочувствием, спросила Ксюша.

– Лейкемия. Наша хваленая медицина оказалась бессильна. Вы свою девочку любите, слышите? Потерять единственного ребенка – это хуже смерти. Понимаете? Любите ее, она у вас замечательная, все остальное – ерунда…

Ксюше стало страшно, и она схватила Машуньку на руки.

– Вам этого еще не понять, миленькая, – продолжал мужчина. – Вот был ребенок, была девочка, единственная, а я, дурак, поверил врачам… За границу нужно было везти! Там лечить умеют! Вот теперь ночами не сплю, думаю – квартиру нужно было продавать, дачу! Ради единственного-то ребенка! А я, дурак, думал – здесь вылечат… Вы просто еще не знаете, что это такое – любить единственного ребенка, когда в ней, в девочке моей, все – и счастье, и будущее… Ладно, чего это я к вам пристал? Извините, пойду я…

– Да, да… – ответила перепуганная Ксюша, прижимая к себе Машуньку.

Она не спускала с рук ребенка, пока не принесла в садик, а потом взяла с собой в музыкальную комнату. При мысли, что, если расстаться с Машунькой, непременно случится какая-то непредсказуемая беда, ей чуть дурно не делалось. И нелепым казалось секундное увлечение мужчиной, у которого на безымянном пальце, между прочим, обручальное кольцо.

Но в ситуацию неожиданно вмешалась Лида. Ей нужно было убедиться в своей власти над дочкой, и она, не предупредив Ксюшу, сговорилась с младшей невесткой соседки Людмилы Борисовны. Когда Ксюша привела из садика Машуньку, Лида сказала:

– Беги живо в парикмахерскую – знаешь, напротив цветочного киоска. Тебя Настя Башун ждет. И – все, чтоб больше никаких хвостов! Будешь, как все, с аккуратненькой стрижечкой.

Материнское «как все» Ксюшу порой сильно раздражало, но спорить с матерью она не умела. В семье этого не было заведено – вот и Лида, Ксюша это хорошо помнила, никогда не спорила с Анной Ильиничной.

Сама Лида стриглась, и довольно коротко, хотя иногда хотелось сделать шиш на затылке. Но не такой, как носили молодые женщины, нарочно вытягивавшие из прически прядки, чтобы свисали вдоль лица, а правильный, большой и гладкий. Это было воспоминание не о молодости даже, а о юности, о строгом облике классной руководительницы, подражать которой казалось правильным и необходимым; Лида вспоминала, как на выпускной вечер впервые сделала такую великолепную прическу, а не заплела надоевшие косы. Мало было в ее жизни таких прекрасных воспоминаний.

Усадив Машуню за кухонный столик и автоматически поднося к ее рту ложку со сладким творожком, Лида предалась иным воспоминаниям, связанным с этим самым шишом на макушке. Она вспомнила, как познакомилась с Борисом Петровичем, а почему вспомнила? Он потом рассказывал, что ему, много вольнолюбивых баб повидавшему, понравился строгий Лидин вид.

Лида не знала, что в этот самый вечер Борис Петрович сидит буквально в трех шагах от ее дома с риэлтором и проверяет документы.

Загородное владение, которое ему понравилось, до сих пор не было продано, и хозяин сбавил цену. Риэлтор уговорил его еще чуть-чуть умерить аппетиты, и Борис Петрович решился. Недвижимость – она всегда недвижимость, и, если не случится второй октябрьской социалистической революции, она – хорошее помещение капитала. К тому же, Борис Петрович узнал, что в планах развития области – основательный ремонт пролегающей рядом шоссейки и превращение ее чуть ли не в автобан. Из чего следовало: правильно сделает тот, кто поставит у дороги хороший ресторанчик, наймет толкового повара и нормальную обслугу, а весь провиант вырастит сам; та же свинина, если кормить поросят кухонными остатками и картошкой со своего огорода, не так уж дорого обойдется. Борис Петрович вспомнил молодость – как с товарищами, вернувшись из рейса, брал такси и несся за город, в одно из немногих заведений, открытых чуть ли не до утра. А теперь, когда у всех машины, съездить в хороший ресторан за десять километров, заодно и свежим воздухом подышать, – милое дело.

Так что решение было принято, и в голове у Бориса Петровича уже вызревал во всех подробностях бизнес-план. Превращение его нового владения из бездонной дыры, куда только и знай, что вкладывать деньги, в приносящее задуманную прибыль предприятие должно было потребовать лет пять, но Бориса Петровича это не смущало. Он уже ощущал себя барином и радовался, что нашел дело, которым сможет заниматься до конца дней своих, а потом передать дочке и внукам.

Сидела с калькулятором в руке и Регина. Она хотела принять в один из своих магазинов нового продавца, чтобы увеличить рабочий день и закрываться не в семь, а в девять. При всей своей прижимистости она не могла объявить волевым решением двенадцатичасовой рабочий день, и это ведь только формально – двенадцать часов, с девяти до девяти, фактически нужно прийти хотя бы на полчаса раньше, разобраться с выкладкой товара, и уйти минут через двадцать после того, как магазин закроется. Значит, нужно делить рабочий день на смены, уволить уборщицу, а ее ставку поделить между теми, кто окажется во второй смене и тогда останется еще на час – вымыть полы и пропылесосить торговый зал со складом. Арифметика получалась запутанная, но с цифрами Регине было проще, чем с родным сыном.

Весь день она думала – как же теперь быть с Артурчиком. Делать вид, будто ничего не случилось? Ведь это раньше она могла накричать на мальчика, и он с перепугу слушался. Теперь – хлопнет дверью и уйдет жить к Алексу. Или не к Алексу?

В конце концов она собралась, убедилась, что в торговом зале порядок, поставила помещение на сигнализацию и поехала домой.

Снизу она посмотрела на окна – они светились. Значит, Артурчик был дома, и это ее немного обрадовало – вдруг удастся как-то поговорить? Как – она не знала, в последний раз беседовала с ним ласково, когда у него, пятилетнего, приключился совершенно зверский бронхит. Ей казалось, что насмешливая и порой едкая речь, приправленная ехидной улыбкой, как раз то, что нужно, чтобы мальчик не вырос слюнтяем. Не объясняться же ему в любви, в самом деле…