Читать книгу "Эпоха мертворожденных - Глеб Бобров"

* * *

Выползя из осточертевшего вагона в славном Ростове-на-Дону, я тепло попрощался с моим провожатым.

– Подвезти до пограничного перехода?

– Да, нет, брат, спасибо… Еще хочу своих повидать.

– Удачи вам, Деркулов.

– Вам спасибо, Игорь.

Подождал пока он сядет в такси.

Ну, вот… Пора и мне долги отдавать.

Отошел в тень, вытащил телефон и набрал номер. На втором гудке ответил незнакомый женский голос:

– Слушаю?

Неуловимый акцент выдавал в ней иностранку. Он, что – жену сюда приволок?

– Добрый день.

– Добрый…

– Я могу услышать Душана Бреговича?

– Да-а… Кто вы?

– Его старый приятель из Малороссии. Меня зовут Кирилл Аркадьевич. Он – знает.

Буквально через несколько секунд в трубе раздался знакомый прокуренный баритон.

– Это ты, Дракулич?

– Да, брат, привет!

– Привет! Откуда ты?

– Линия чистая?

Душан на миг подвис…

– Не знаю…

– В двух шагах от твоего офиса. Надо встретиться. Только – никого не зови и никому ничего не сообщай. Особенно в редакцию. Понял?!

– Нет проблема! Где, скажи?

– Сам назначай! Лишь бы таксист – нашел да никто нам не мешал.

– Помнишь, друг, где мы, ты последний раз когда был, говорили тут?

Ух ты! Конспиратор, дери тебя за ногу!

– Да, конечно, Душан – годится. Время?

– Мне десять минут надо.

– Я успею раньше…

Он выглядел, как и прежде – сухопарый, загорелый и откровенно заграничный мужик лет за тридцать, с хвостиком. Белые парусиновые штаны, такая же вымятая белая джинса распахнутой рубашки. Безпонтовая майка и мокасины на босу ногу. У нас так только гламурные студенты ходят. Если бы не ломающий нос, рваный шрам через всю морду – просто играющий зайчик с обложки.

Обнялись. Сели за угловой столик.

Под тенистым навесом пусто. Пульсирующую в мозжечке кислоту, по моей ненавязчивой просьбе, сменили на протяжный черный блюзняк. В высоких, покрытых стекающим струйками прозрачного бисера, бокалах – принесли ледяное пиво. Жизнь…

Душан запарился, видно впопыхах летел. На улице солнце, в преддверии неминуемого осеннего поражения, изливает последнюю ярость. В тенечке, под затянутым диким виноградом тентом, терпимо. Сейчас еще охладимся литром-двумя внутрибрюшного – совсем хорошо станет…

– Ну, как, Душан?

Приятель поставил на стол уполовиненный "для старта" бокал…

– Лучше, чем ебаться!

– Ха! Запомнил…

– Как твои дела, Кирилл?

– Нормально, брат… ты – как. Жену, смотрю, привез…

– Про какую ты по счету говоришь? – открыто улыбнулся серб.

– Ладно, Душан. Давай про дело.

– Давай!

– Ты здесь иностранных журналистов много знаешь?

– Все.

– Можешь незаметно организовать сходняк в указанном мною времени и месте так, чтобы в этот же день информация пошла по мировым СМИ?

– Могу собрать. Волна пойдет по информационному поводу смотря. Если.

– Повод нормальный, Душан, не волнуйся… Добровольная сдача Деркулова.

Специальный корреспондент Белградской "Политики" аккуратно поставил стакан на пробковый пятачок подставки и, подняв полные смятения, карие глаза, спросил:

– Что ты говоришь?

День вошел в пик. Появилось еще несколько посетителей. Блюз, по многочисленным просьбам и так изнывающих от зноя трудящихся, сменили на нейтральный джаз. Учитывая цвет купюры, которую получил от меня бармен, можно надеяться, что зажигательной попсы и лагерного шансона сегодня в программе уже не намечается.

С Душаном, сложнее…

– Тебя казнят, друг.

– И правильно сделают. Так и надо! Причем дважды… Сначала – расстрелять, потом – повесить…

– Не понимаю!

– Просто. Смотри… Нам, Восточной Малороссии, нужен мученик… Икона! Не просто очередной разорванный под бомбежками, или насмерть забитый в лагере для перемещенных, а жертва международного произвола. Масштаб, понимаешь? – Серб неудовлетворенно скривил изуродованное лицо… – Давай, начистоту, Душан. Деркулов сейчас прославленный полевой командир. Живая легенда Республики. И… объявленный в международный розыск, всемирно известный военный преступник. Палач и мясник. Имидж, как тебе известно, это – всё. С обеих сторон фронта у меня слава – ещё поискать. Казнив меня, они создадут икону. Знамя борьбы. И, заметь, не только в Конфедерации, а везде, где ковровым налетом проехались национальные интересы Пендосии. Про Югославию, например, рассказывать?

Спецкор мрачно улыбнулся:

– У нас многие сидят в Гааге. Слободан умер в тюрьме. И что? Он не икона. Его сколько, до сих пор проклинают?

– Все клянут?

– Нет. Не все, конечно…

– Он ответил за свои ошибки! У кого их – нет? По полной программе ответил… Я же хочу – ответить за свои. Это – вторая причина…

– Ты солдат. Ты приказы выполнял. Ты не командовал!

– Командовал… До ста бойцов было в подчинении. Отдавал приказы и сам убивал… Да какая разница, брат! Ни о том речь… Заповедь – кто отменял? На тот свет я поволоку обиды на свидомитов[169]? – внимательно слушающий серб раздраженно развел руками… – Пойми, Душан, каждый творит в своей жизни, что пожелает, но и обязанности ответить за содеянное никто не снимал. Я хочу – ответить… Конечно, и рассказать фашикам все, что у меня поднакопилось… Но и уплатить за свершенное – тоже.

– Ты странный всегда был и есть. Тебя трудно понимать. Посмотри. Люди живут. Радуются. Жены, дети, друзья. Почему твоя жизнь – кровь и война? Пройдет, кончится, как у нас, надо жить будет. Ты сам нашел свою войну. Сам на нее приехал. Сам продолжаешь. Сам хочешь погибнуть. Ты себя убиваешь! Не фаши. Ты!

– Все сложнее, Душан. Мир изменился. Мы вынуждены это признать. Полностью сменились жизненные приоритеты. У людей теперь новая вера, новое Евангелие: "Возьми от жизни все"!

– Нет, Деркулов! Они устали от великих идей, забирающих миллионы их жизней! Они не хотят умирать за чужие теории. За чужие идеи! Какое дерьмо – умирать за чужие интересы! – на нас стали оборачиваться…

– Не кричи, а то съемочную группу привезти не успеешь.