Читать книгу "Партия. Тайный мир коммунистических властителей Китая - Ричард МакГрегор"

Первая работа Яна, «Эпоха Дэн Сяопина», была опубликована в Гонконге (1999 г.), а затем и в самом Китае. Несмотря на то, что книга прошла цензуру, Отдел пропаганды распорядился изъять ее из магазинов, на три месяца закрыл издательство, а директору приказал покаяться в письменном виде. В том же году Отдел на 20 % урезал квоту издательства (в Китае всем издательствам ежегодно спускаются квоты на число разрешенных к публикации наименований). С этого момента Ян решил издаваться только в Гонконге, куда не дотягивалась рука Отдела пропаганды. В 2000 г. он выпустил аналитический обзор социальных слоев в Китае. Затем, в 2004 г., вышла «Политическая борьба в эпоху реформ и открытости Китая» — сборник интервью десятилетней давности, которые Ян втайне брал у Чжао Цзыяна, партийного лидера, смещенного за несогласие с политикой применения военной силы в 1989 г. Имя Чжао было запрещено упоминать в прессе, так что публикация этих интервью стала первой ласточкой. Начальство «Синьхуа» устроило Яну взбучку — однако не уволило.

Политическое прозрение Яна приобрело более личный характер, когда губернатор провинции Хубэй рассказал ему о голодной смерти сотен тысяч человек в его родном регионе. С этого момента Ян по-иному стал относиться к кончине собственного отца в 1959 г. Он отлично помнит, при каких обстоятельствах узнал, что отец умирает. Пятнадцатилетний школьник и агитатор при местном отделении Коммунистического союза молодежи, Ян в ту пору был ярым сторонником Мао. Он как раз писал дацзыбао с лозунгами кампании «трех красных знамен», прославляя «генеральную линию», «большой скачок» и «народные коммуны», когда в комнату вбежал встревоженный одноклассник: «Слушай, у тебя отец при смерти!» Позднее Ян корил себя, что не вернулся домой пораньше, чтобы помочь накопать диких овощей и накормить семью. В ту пору он и не думал винить Мао или компартию. Это была сугубо частная, семейная трагедия, но через тридцать лет он стал рассматривать ее совсем под другим углом зрения.

На протяжении следующего» десятилетия Ян периодически посещал государственные архивы и копался в демографических отчетах, в данных о производстве зерна, метеорологических сводках, докладах о кадровых перемещениях, заключениях следственных комиссий и так далее. Поиск фактов о великом голоде был самым крупным и опасным проектом в его биографии. Под предлогом изучения сельскохозяйственной темы Ян сумел получить доступ к документам, которых десятилетиями никто не видел. Когда не срабатывало даже удостоверение старшего журналиста «Синьхуа», он прибегал к помощи коллег и их связям с местными властями. «Коллеги знали, чем я занят, — сказал он, — и негласно меня поддерживали».

В частности, Ян получал материалы от бывшего главы территориального отделения «Синьхуа» в провинции Ганьсу на западе Китая. В Сычуани, обильно заселенной житнице страны, нашелся и другой сочувствующий журналист. Впрочем, иногда Ян нарывался на глухую стену. Он едва не погорел в Гуйчжоу, одной из самых бедных провинций, где по рекомендации коллег сходил в обком за разрешением на доступ к местным архивам. Руководитель отдела разнервничался, позвонил директору архива, который направил его к первому заместителю главы секретариата партийного комитета провинции, тот обратился к своему начальнику, а этот чиновник заявил, что придется испрашивать соизволение Пекина. Запрос в центр наверняка вскрыл бы тайную игру Яна. «Нам была бы крышка», — признается он. Услышав про Пекин, Ян под надуманным предлогом поспешил откланяться, дескать, загляну попозже. Вот так и вышло, что в «Надгробии» нет детальных сведений про Гуйчжоу.

Ян постоянно тревожился, что будет арестован, а его коллеги — наказаны. «Я ощущал себя как человек, забравшийся вглубь горной страны в надежде отыскать сокровище: один-одинешенек, а кругом тигры и прочие звери, — говорит он. — Опасность грозила серьезная, потому что такие материалы были запрещены к использованию». В поисках документальных источников для «Надгробия» он тщательно выписывал все учетные данные, вплоть до регистрационных номеров и дат. Предвидя, однако, потенциальные неприятности, Ян кое-что изъял из своих фактографических сносок, количество которых переваливает за две тысячи. Вместо того чтобы напрямую указывать архивные данные, он ссылается на них следующей формулировкой: «Оригиналы документов из очень достоверных источников».

В уезде Синьян провинции Хэнань, где голод особенно свирепствовал, власти не стали направлять Яна в официальный архив. Доброжелательно встретив журналиста, они посоветовали ему обратиться к Юй Дэхуну, бывшему работнику муниципальной водохозяйственной службы. Совет на редкость полезный: Юй оказался фанатичным краеведом, хотя его рассказы отнюдь не вращались вокруг малоинтересных достопримечательностей местного значения или истории появления первого паровоза на городском вокзале. В конце 1950-х гг., когда Юй занимал должность политического советника мэра, он своими глазами видел мини-холокост в родном городе, прилегающих деревнях и даже собственной семье. По самым осторожным оценкам, за трехлетний период в восьмимиллионном Синьяне погиб миллион человек. Юй не раз получал советы бросить копаться в этой истории, но подготовил-таки подробную сводку и направил ее первому секретарю горкома. «Меня спрашивают: «А вам не кажется, что вы уже достаточно наделали ошибок?» — говорит он. — Но даже если этот материал не войдет в нашу официальную историю, он, по крайней мере, станет частью моей биографии. А документарных свидетельств у меня предостаточно».

Синьян славится хорошими урожаями — в отличие от остальной части провинции Хэнань, презрительно называемой «страной попрошаек» из-за частого недорода и всеобщей бедности. Однако чиновники свели любые преимущества уезда к нулю. В ту пору Хэнань и Синьян находились во власти радикальных лефтистов, фанатичных приверженцев Мао, рассматривавших производство зерна исключительно через призму жестокой классовой борьбы. Юй хорошо помнит серию сюрреалистических совещаний 1959 г., на которых восемнадцать уездов Хэнани отчитывались об урожае. Истинная цифра составила 2,9 миллиарда цзиней (в одном цзине — полкилограмма). Стремясь удовлетворить политическим требованиям, каждый уезд дико завышал реальные показатели. Когда подсчитали совокупный итог по всем уездам, выяснилось, что в относительно неурожайный год с полей сняли умопомрачительные 35 миллиардов цзиней зерна, в то время как год назад, в благоприятном 1958-м, — только 5 миллиардов цзиней.

Один из коллег Юя выразил сомнение в правильности данных и предложил их уменьшить. Поначалу собрание решило остановиться на 30 миллиардах, но недоверчивый чиновник не унимался, и цифра упала до 20 миллиардов, а потом и до восьми — но тут не выдержал первый секретарь. Мао лично предписал новые, рекордные показатели урожайности, и, стало быть, снижение цифр означает попытку противопоставить себя Председателю. После яростных споров чиновники решили задекларировать 7,2 миллиардов цзиней, что чуть ли не в три раза превышало реально достигнутый объем.

Такого искажения оказалось более чем достаточно, чтобы запустить цепную реакцию катастрофы. Правительство, которое ежегодно рассчитывало квоту обязательных госпоставок, забрало себе более половины реального урожая. «В то время царил принцип сбора любых излишков сверх повседневной нормы питания для крестьян, так что, когда рассчитали квоту исходя из 7,2 миллиардов, целые деревни остались вообще без еды, — говорил Юй. — Ну и, разумеется, власти запретили открывать хранилища, потому как зерна должно было оставаться еще вдоволь». Мало кто из жителей держал личные запасы, поскольку маоистская политика коллективизации предписывала питаться в коммунальных столовых. Вскоре массовый голод охватил город и прилегающие районы.