Читать книгу "Арбайт. Широкое полотно - Евгений Попов"

— Троцкисты — это настоящие коммунисты-интернационалисты в отличие от большевиков и красных монархистов-сталинистов. Если бы они победили в начале двадцатых — а только тогда у них и был шанс, — то тогда же и началась бы война за победу «всемирной революции», причем, как свидетельствуют партийные решения (1920–1921), мы поперлись бы в Турцию и далее на юго-восток угнетенные народы освобождать. Было бы хуже или лучше — не знаю, но Гитлеру войну мы бы точно проиграли.

— Хорошие начальники всё ж таки существуют, иначе России уже давно бы не было как государственного субъекта.

— Хорошие начальники существуют, но редки и, думаю, высоко не поднимаются, могут быть только относительно внизу.

— Про начальство есть народная мудрость, повествующая о неудобстве мочиться против ветра.

— Интеллигенты — это те, которых чисто эстетически не переваривают неинтеллигенты.

— Положение «у меня эстетические расхождения с советской властью» — действительно имеет место быть. В то же время эстетика Е.Попова, В.Пелевина, В.Сорокина, В.Распутина, Вен. Ерофеева совершенно разная, общим здесь является только то, что для чтения требуется еще и работа души. Ваш критерий более точно разделяет любителей «попсы» и «искусства», а это несколько иное. Интеллигенты могут оказаться и среди тех, и среди других.

— Интеллигент, любящий попсу, или извращенец, как английские «большевизаны» и поклонники Гитлера, либо вовсе не интеллигент.

— К коммунистам (большевизанам) относятся, например, такие интеллигентные люди, как А.Платонов (безусловно, самый оригинальный русский писатель ХХ века), И.Сельвинский, И.Эренбург, художники Филонов, Сикейрос, писатель О.Хаксли. Список их велик. Полагаю, что они таки отстаивали свободу творчества и многое другое из того, что перечислено. Аналогично — фашисты К.Шмитт или Г. д'Аннунцио.

— Не сказал бы, что люблю поэта Сельвинского и уж тем более бандита Сикейроса. Да и Хаксли, при всем уважении к нему, типичный английский большевизан, впоследствии разочаровавшийся. Таких блистательно описывал Ивлин Во в романе «Мерзкая плоть». Платонов — другая история. Платонов — гениальный русский юродивый.

— Как-то напрашивается воннегутовское: «Люби меня поменьше, лучше относись ко мне по-человечески». Всё же мне представляется важным отделять произведения и идеологию от людей, которые их придумали; и даже в коммунистах я вижу много человеческого. Признаюсь, ваш ригоризм «бывалого человека» меня сильно смущает. Хотя, конечно, «имеете право»…

— Это не ригоризм бывалого человека, а естественная человеческая брезгливость с элементами жалости по отношению к мерзавцам (коммунисты), идиотам, причем опасным (Сикейрос, налетавший на Троцкого), обслуживающему их персоналу (Сельвинский в том числе).

— Так ведь и романы Достоевского по жанру — наполовину детективы, наполовину триллеры. Вслед за Д.Быковым я очень высоко ставлю роман Гарроса и Евдокимова «Серая слизь», очень жаль, что эти авторы больше не поднялись до таких высот. Мне всё же думается, что современная литература пойдет в эту сторону, где «экшн» — квинтэссенция философских, жизненных убеждений автора. Литература, как и интеллигенция, совершенно не хочет соблюдать какие-либо навязываемые ей рамки; собственно, этим-то и интересна.

— Кто это, интересно, навязывает сейчас литературе какие-либо рамки? Партия «Единая Россия»? Либеральная общественность? Вы литературу, как естествоиспытатель, представляете в виде какого-то существа или механизма, который куда-то двигается. Все это выдумки литературоведов, пытающихся упорядочить процесс, а то и руководить им. Никуда она не двигается. Петроний существует рядом с Гашеком, Джойс с Добычиным, а Боккаччо соседствует с Зощенко. Про «детективщика» и «триллериста» Достоевского вообще молчу. Это распространенный и формалистический механистический взгляд на него. Что нужно читать другому человеку, никто этому человеку не может указать. Может лишь рекомендовать. Я, например, каждый год перечитываю «Остров сокровищ» Стивенсона.

— Не очень понимаю, как в данном случае ригоризм отличается от брезгливости; напротив, брезгливость как раз хорошо характеризует высшую степень категоричности суждений. Вы правы, естествоиспытательский взгляд мне наиболее близок. Я воспринимаю общественные группы как большие организмы (системы, монады — по Лейбницу), которые куда-то движутся, добывают себе пищу, охраняют свои места кормления, размножаются, мимикрируют и т. д. Писатели, ученые, журналисты, врачи и пр. — только части таких организмов.

И оные системы-организмы-то и навязывают свою логику. «Единая Россия» или либеральная общественность здесь ни при чем, а вот представления редакторов о том, что нужно «рынку» или что такое «искусство», за которое надо премии давать, — очень даже при чем. Поэтому в каждое время существуют те самые «каноны мейнстрима», которые Достоевский как раз нарушил той самой детективной формой. И наоборот, сейчас сама эта форма уже стала мейнстримом. У каждой из систем есть такое своеобразное PR-подразделение, которое именно что навязывает публике, что читать, а заодно и книжным магазинам, что продавать. И это похлеще коммунистической цензуры будет…

— Брезгливость — реакция физиологическая, спонтанная. Ригоризм — явление рассудочное, головное. Если я брезгую говном, наступив на него, это вряд ли характеризует «высшую степень категоричности моих суждений». «You can't eat your cake and have it too». Выбирайте что-нибудь одно. Или вы писатель, или вы естествоиспытатель писательства. Думы о «канонах мейнстрима», о предпочтениях редакторов, вхождение в их размышления о законах рынка и о том, что такое искусство, сильно мешают свободному сочинительству. Точно так же сороконожка запутывается при попытке объяснить свое движение. Постоянное рефлексирование, высчитывание, что, как и кто ведет к творческой импотенции. А то, что современный PR похлеще коммунистической цензуры, на мой взгляд, кощунственное преувеличение, свидетельствующее о слабом практическом знании вами предмета. Непосредственно за коммунистической цензурой следует тюрьма или в лучшем случае изгойство, за современным пиаром — отсутствие желаемого количества денег за свое сочинительство. Если человеку хочется писать, если он не может не писать, он и пишет. А по-другому здесь не бывает. И каждый голос рано или поздно обязательно будет услышан.

— Каждое поколение решает свою проблему. Для вас проблема — «коммунисты», «тоталитаризм». Однако полагать, что проблемы других поколений по сравнению с вашей — «кощунственное преувеличение», это, при всем моем к вам уважении, ханжество. О своем практическом знании упомянутого предмета писать не хочу, но оно имеется. Вы — идеалист, если верите в «гамбургский счет» и полагаете, что «каждый голос обязательно будет услышан».

— Не только верю, но и неоднократно в этом убеждался. Об этом, собственно, вопиет вся история мировой литературы. «Умер в безвестности», «при жизни был почти неизвестен современникам» и т. д. Вы воспринимаете литературу как фабрику, а она — сугубо индивидуальное дело. И не в чушь, придуманную Шкловским, я верю под названием «гамбургский счет», а в закон сохранения энергии культуры. И я говорю не о решении проблем каждым поколением, а о физической сохранности человека. Если б я толковал об ужасах существования своего поколения по сравнению с поколением тридцатых или двадцатых, когда кровь лилась рекой и полстраны сидело в лагерях, то это тоже было бы «кощунственным преувеличением». Пока что вы свободно пишете, печатаете и читаете всё, что хотите. Вы в любой момент можете уехать за границу и вернуться оттуда. Нет, ханжество это нечто иное, вы неточны. И по-моему, пытаетесь мне сказать, что мерзости дикого капитализма и авторитарного управления страной конгениальны ужасам тоталитаризма. Я ошибаюсь?