Читать книгу "Украина в огне. Эпоха мертворожденных - Глеб Бобров"

— Слушаю?

Неуловимый акцент выдавал в ней иностранку. Он что — жену сюда приволок?

— Добрый день.

— Добрый…

— Я могу услышать Душана Бреговича?

— Да-а… Кто вы?

— Его старый приятель из Малороссии. Меня зовут Кирилл Аркадьевич. Он — знает.

Буквально через несколько секунд в трубе раздался знакомый прокуренный баритон:

— Это ты, Дракулич?

— Да, брат, привет!

— Привет! Откуда ты?

— Линия чистая?

Душан на миг подвис…

— Не знаю…

— В двух шагах от твоего офиса. Надо встретиться. Только — никого не зови и никому ничего не сообщай. Особенно в редакцию. Понял?!

— Нет проблем! Где, скажи?

— Сам назначай! Лишь бы таксист нашел да никто нам не мешал.

— Помнишь, друг, где мы, когда ты последний раз был тут, говорили?

Ух, ты! Конспиратор, дери тебя за ногу!

— Да, конечно, Душан, — годится. Время?

— Мне десять минут надо.

— Я успею раньше…

Он выглядел, как и прежде — сухопарый, загорелый и откровенно заграничный мужик лет за тридцать с хвостиком. Белые парусиновые штаны, такая же вымятая белая джинса распахнутой рубашки. Беспонтовая майка и мокасины на босу ногу. У нас так только гламурные студенты ходят. Если бы не ломающий нос рваный шрам через всю морду — просто играющий зайчик с обложки.

Обнялись. Сели за угловой столик.

Под тенистым навесом пусто. Пульсирующую в мозжечке кислоту, по моей ненавязчивой просьбе, сменили на протяжный черный блюзняк. В высоких, покрытых стекающими струйками прозрачного бисера бокалах принесли ледяное пиво. Жизнь…

Душан запарился, видно, впопыхах летел. На улице солнце, в преддверии неминуемого осеннего поражения, изливает последнюю ярость. В тенечке, под затянутым диким виноградом тентом, терпимо. Сейчас еще охладимся литром-двумя внутрибрюшного — совсем хорошо станет…

— Ну, как, Душан?

Приятель поставил на стол уполовиненный «для старта» бокал…

— Лучше, чем ебаться!

— Ха! Запомнил…

— Как твои дела, Кирилл?

— Нормально, брат… ты — как. Жену, смотрю, привез…

— Про какую ты по счету говоришь? — открыто улыбнулся серб.

— Ладно, Душан. Давай про дело.

— Давай!

— Ты здесь иностранных журналистов много знаешь?

— Всех.

— Можешь незаметно организовать сходняк в указанном мною времени и месте так, чтобы в этот же день информация пошла по мировым СМИ?

— Могу собрать. Волна пойдет — по информационному поводу смотря. Если.

— Повод нормальный, Душан, не волнуйся… Добровольная сдача Деркулова.

Специальный корреспондент белградской «Политики» аккуратно поставил стакан на пробковый пятачок подставки и, подняв полные смятения карие глаза, спросил:

— Что ты говоришь?

День вошел в пик. Появилось еще несколько посетителей. Блюз, по многочисленным просьбам и так изнывающих от зноя трудящихся, сменили на нейтральный джаз. Учитывая цвет купюры, которую получил от меня бармен, можно надеяться, что зажигательной попсы и лагерного шансона сегодня в программе уже не намечается.

С Душаном сложнее…

— Тебя казнят, друг.

— И правильно сделают. Так и надо! Причем дважды… Сначала — расстрелять, потом — повесить…

— Не понимаю!

— Просто. Смотри… Нам, Восточной Малороссии, нужен мученик… Икона! Не просто очередной разорванный под бомбежками или насмерть забитый в лагере для перемещенных, а жертва международного произвола. Масштаб, понимаешь? — Серб неудовлетворенно скривил изуродованное лицо… — Давай начистоту, Душан. Деркулов сейчас прославленный полевой командир. Живая легенда Республики. И… объявленный в международный розыск, всемирно известный военный преступник. Палач и мясник. Имидж, как тебе известно, это — все. С обеих сторон фронта у меня слава — еще поискать. Казнив меня, они создадут икону. Знамя борьбы. И, заметь, не только в Конфедерации, а везде, где ковровым налетом проехались национальные интересы Пендосии. Про Югославию, например, рассказывать?

Спецкор мрачно улыбнулся:

— У нас многие сидят в Гааге. Слободан умер в тюрьме. И что? Он не икона. Его сколько до сих пор проклинают?

— Все клянут?

— Нет. Не все, конечно…

— Он ответил за свои ошибки! У кого их нет? По полной программе ответил… Я же хочу ответить за свои. Это — вторая причина…

— Ты солдат. Ты приказы выполнял. Ты не командовал!

— Командовал… До ста бойцов было в подчинении. Отдавал приказы и сам убивал… Да какая разница, брат! Не о том речь… Заповедь — кто отменял? На тот свет я поволоку обиды на свидомитов[169]? — Внимательно слушающий серб раздраженно развел руками. — Пойми, Душан, каждый творит в своей жизни, что пожелает, но и обязанности ответить за содеянное никто не снимал. Я хочу — ответить… Конечно, и рассказать фашикам все, что у меня поднакопилось… Но и уплатить за свершенное — тоже.

— Ты странный всегда был и есть. Тебя трудно понимать. Посмотри. Люди живут. Радуются. Жены, дети, друзья. Почему твоя жизнь — кровь и война? Пройдет, кончится, как у нас, надо жить будет. Ты сам нашел свою войну. Сам на нее приехал. Сам продолжаешь. Сам хочешь погибнуть. Ты себя убиваешь! Не фаши. Ты!

— Все сложнее, Душан. Мир изменился. Мы вынуждены это признать. Полностью сменились жизненные приоритеты. У людей теперь новая вера, новое Евангелие: «Возьми от жизни все!»

— Нет, Деркулов! Они устали от великих идей, забирающих миллионы их жизней! Они не хотят умирать за чужие теории. За чужие идеи! Какое дерьмо — умирать за чужие интересы!

На нас стали оборачиваться…

— Не кричи, а то съемочную группу привезти не успеешь.

Мой приятель раздраженно допил бокал и жестом показал вертлявой официанточке: «Повторить!»

— Мир, к сожалению, сложней, дружище Душан. Сказав «а», ты неминуемо вынужден сказать «бэ», потом «вэ» и — далее по списку, пока алфавит не кончится. Невозможно после буквы «а» подставить, например, «дабл-ю» или «зет». Так и в жизни… Сказав самому себе: «Беру от жизни все!» — человек словно заключает сделку с Сатаной. Теперь он весь погружается в тварный мир и, понятно, вынужден отринуть от себя мир горний. Можно, конечно, попытаться совместить полезное с приятным, но тогда все происходит по пословице про «рыбку съесть». Лишь три пути ведут к соприкосновению с духовным: истинная вера, познание и творчество. Избравший наслаждения мира автоматически вынужден отринуть от себя все базовые составляющие религии, науки и культуры. Какой может быть пост, принятие святых таинств и упокоение в воцерковленной жизни у сражающегося за канонизированное на глянцевых страницах благополучие?! Все, что мешает успеху, — тормоз! От него надо отказаться! Срочно!!! И… на помойку летят — достоинство, благородство, справедливость. Вспомни их пословицу: «Зачем бедному гордость?» Да ладно… Ты видел когда-нибудь кормящихся у суки щенков?