Читать книгу "Время горящей спички - Владимир Крупин"

— Арестантский. — Это я так пошутил.

— Ну-к что ж, — Николай Иванович дал понять, что время бежит. — Не будем драматизировать, но все-таки, все-таки пока к старцу! — и скомандовал: — Лора, проводите. До скорой встречи.

К старцу, так к старцу

— Прошу! — Лора повела лебединой рукой и повела по коридору.

Я поинтересовался:

— А вы тоже глушите порывы женских инстинктов голосом разума, как и Юля?

— А-а. Ну, это у нас семейное. А чего глушить, никаких порывов, все искусственно убито.

— Как?

— Давайте возьму под руку. Объясняю. Кто наши родители, мы не знаем. Мы — жертвы науки. То ли мы из пробирки, то ли клонированы. Нас поместили в различную среду, но одно опыление было одинаковым, телевизор был обязательной процедурой. Он и вытравил в нас все женское. После него ничего не интересно. Читали — в Англии придурки с телевизором венчаются? Харизма у них такая. Телевизор как вампир все чувства высосал. Еще и Интернет. А этот вообще умосос. Юлька с ее гулянками все-таки меньше опылялась: загуляешь, так не до экрана, вот объяснение теперешних русских запоев — лучше травиться водкой, чем дурманом эфира. Так что Юлька немножко сохранилась, да и то. А уж как пристают. — Лора брезгливо потрясла белой кистью. — Сбрендили они со своими трэндами и брэндами. Оторвутся от компьютера, кого-то потискают для разрядки, вот и вся любовь. Они, конечно, думают, что живые. Машины. Даже хуже: джип же не лезет на «Хонду». Постоим? — Пролетела минута молчания. Лора взмахнула ресницами: — К вам такое почтение, позвольте спросить, кого вы представляете?

— Только себя.

— Ой уж, ой уж. Тут никого от себя. Тут такая лоббежка идет!

Видимо, остановка была предусмотрена: на стене высветилась огромная карта мира, глядящая сквозь тюремную решетку параллелей и меридианов. Везде были на ней какие-то знаки: треугольники, кружочки, квадраты. Особенно испятнана была Россия. Желтые, зеленые, коричневые и черные кляксы портили ее просторы.

— В Греции были? — спросила Лора.

— Да. А что Греция?

— Предстоит. А с другой стороны, на Святую гору Афон не сунешься. Женщинам там — но пасаран!

— Но пасаран. Да ведь и правильно, а?

— Как сказать. Хотя, думаю, такое вот рассуждение — была же бабья целая страна — Амазония. Была. И что мы доказали? А ничего. Вымерли амазонки, очень уж воевать любили. А мужчины молятся, вот и живут в веках. Хорошо на Афоне? А чем?

— Там никто за полторы тысячи лет не рождался, все приходят умирать.

— Страшно. — Лора поежилась.

— Нет, там все иначе. Там молчание и молитва. Я вначале, в первые приезды побаивался ходить в костницы, где черепа лежат на полках, сотни и сотни, тысячи, потом стало так хорошо среди них. Вообще Афон, как и Святая земля, совсем русский. Идешь один по тропе, даже и не думаешь, что заблудишься, и вдруг так хорошо станет… Это я вам все очень приблизительно.

— А на Афоне, на самом верху есть какая-то главная церковь, да?

— Она везде главная. В любой сельской церкви чудо свершается. Преложение хлеба и вина в Тело и Кровь Христовы. А все еще какие-то чудеса ищут.

Мы помолчали.

— Николай Иванович доволен опытом, произведенным над сестричками-близняшками?

— Ну доволен, ну недоволен, что с того? Вообще, у сестричек соображаловки иногда буксуют, но живут легче меня, умной такой. Я разумом пытаюсь осмыслить, а они махнут рукой на проблему и живут дальше. Я думала, мы цыганки, уж очень мы безразличны ко всем. Кармен мужика в тюрьму сунула и хоть бы что — героиня. Потом анализирую: нет, мы далеко не цыганки. Те все-таки активно плодятся, а мы — никакого интереса к плодоношению. Может, мы не близняшки, а все-таки клоняшки, клоны. Или действительно из пробирки.

— Для пробирки вы чересчур хороши.

— Правда? Это комплимент? Вообще, думала, покорять мужчину могут только восхищалки и обожалки: «Ах, какой вы непонятый! Ах, какой вы необласканный». А вас кто бы мог покорить? Загадочная? Печальная?

— Многодетная, — засмеялся я.

— Осторожней, — предупредила она, сжимая мой локоть. — Нам уже близко. — И я услышал ее шопот: — Скажу потом!

Коридор, выстланный вначале паркетом, потом мрамором, потом узорной плиткой, сменился утоптанной и посыпанной песком глиной. Стены пошли бревенчатые. Да и Лорин строгий костюм превратился в красный сарафан, а под ним засветилась белейшая, разукрашенная вышивкой, кофточка. Надо ли сообщать про сафьяновые сапожки?

— Неплохо, а? — спросила она о своем наряде.

— Еще бы, — восхитился я. — Все бы так наряжались.

— Никто и не запрещает. Смотрю хронику о Москве, женщины там сплошь хроники, то есть все в штанах. Будто их на сельхозработы гонят. Да еще и курят. Хамки, халды, лахудры, больше никто. Оторвы, в общем.

Я вздохнул и пожал плечами.

— А здесь, — показала Лора на стальную дверь, — живут наши колдовки, фобии.

— Кто-кто?

— Колдуньи, фобии. Впервые слышите? Фобия, по-русски — ненависть. Зовут их Ксеня и Руся. Ксеня Фобия и Руся Фобия. Имя и фамилия. Жрут только мясо, и исключительно с кровью. Отожрутся, отоспятся — и опять на работу. Возвращаются и жрать, жрать. Как мясорубки жрут. Стервы такие. По-любому сто пудов. Или не так? — Не дожидаясь ответа, да я бы и не знал, как ответить, Лора оглянулась, приблизила свою голову к моей и прошептала на ухо, я даже почувствовал, как шевелились ее теплые губы: — Он не Николай Иванович, это такой клеветун. — И отшатнулась, громко сказав: — Ну-с, мы у цели. Вам сюда.

У старца

А для меня открылась заскрипевшая дверь в темную келью. Зрелище, как сказала бы нынешняя молодежь, было неслабое. В центре кельи стоял просторный черный гроб, покрытый плотной черной тканью, исписанной золотыми буквами славянской вязи. Стоял около гроба огромный мужичина в рясе, в монашеском куколе, тоже исписанном. Я даже, честно сказать, растерялся: подходить ли под благословение? Перекрестился на передний угол.

— Ушел я из монастыря, — смиренно произнес старец. — Дымно там, смутно, закопчено. Звон есть, а молитва на ветер. Показуха одна для архиереев. Мне подавай келью. Да чтоб гроб из целикового дерева. — Он пристукнул по крышке гроба. — Ложись, примерь. Хватит духу?

— Думаю, у меня свой будет со временем, — так же смиренно ответил я.

— Все взрывается, — закричал старец, — все горит, все затапливается, низвергается и извергается, падает! Все трясется! Все видят? Все! Даже слепоглухонемые. И кто понимает? А? От труса, глада, мирского мятежа и нестроения кто спасет?

— Господь Бог, — смиренно отвечал я.

— Кто этим проникся? — кричал он. — Кто вразумился? Все на физику списывают, на химию. А? В гробу сплю. Вознесение мое близко. Ближе, чем это дерево. — Ткнул пальцем в бревенчатую стену. — Сядь! Присядь. Что в лоб, что по лбу.