Читать книгу "Охота на медведя - Петр Катериничев"

Потому что впереди — что-то манящее и желанное.

...Тогда он прошел весь ручей и добрался до сосновой опушки. Земляники здесь было куда меньше, чем рассказывали, но наелся он вдоволь и засыпал донышко банки. Потом наполнил большой целлофановый' пакет листьями щавеля и двинулся в обратный путь, но — через лес. И — заплутал. К дачному поселку он так и не вышел, а вышел к дороге; автомобили неслись по шоссе, пока не притормозил старый «москвичок» и не подобрал его, усталого, исцарапанного, голодного, но абсолютно счастливого, и не отвез обратно, на дачу. Время было другое, и ребенку сесть в незнакомую машину было почти безопасно...

...У отца под глазами лежали черные круги, лицо мамы было заплаканным, но они и виду не подали... Пытались накормить Олега, напоить чаем, а он — захлебываясь, рассказывал о найденных им земляничных полянах и сам верил в то, что они алы от спелых ягод... А потом — уснул и, проснувшись утром голодным и отдохнувшим, был совершенно счастлив. Потому что был дома.

Олег оглядел стены кабинета. Девять часов. Пора работать.

Весь день Гринев провел словно в бреду. Невзирая на бесчисленное колличество выпитого кофе и чая, в котором заварки было больше, чем кипятка, Олег функционировал, как марионетка. Правильно отвечал по телефону, правильно давал указания, правильно общался с представителями прессы, правильно — с Никитой Николаевичем Борзовым, давал правильные уточнения своим брокерам и правильно влиял на брокеров чужих. И только тайная, глубоко запрятанная тревога накатывала порою подспудной волной, и весь непокой, накопленный в душе, начинал клубиться фиолетовыми, алыми, черными пластами, словно должно было случиться что-то непредвиденное и несчастное...

Олег пытался убедить себя, что это — просто усталость, просто мерцание утомленного, которые сутки лишенного сна мозга, и даже некоторое время начинал верить этому, но... Предчувствие было скверным. Совсем скверным.

Итоги дня превзошли все ожидания. Только утром самые нетерпеливые из брокеров слили часть купленных накануне акций, но это даже не озадачило биржу: тренд продолжал восходить неминуемо, как солнце. Олег прозвонил по конторам и понял, что подключились серьезные клиенты. Завтра с утра он вольет еще сорок миллионов, и тогда... тогда останется ждать, чтобы подключились финансовые воротилы. Они не падки на прессу, игру быков и медведей, они никогда не играют... Ими движет не надежда, но знание. Олег рассчитывал, что именно этим вечером соберется, как бы это назвать — «большое жюри» и — вынесет свой вердикт. Если он не ошибся в оценке политической и экономической ситуации в стране и мире — вердикт будет положительным. И другим быть не может.

Вечер он провел в маленьком модном театре, кое-как передремав первое отделение и показав себя, усталого, но довольного, всем, кто хотел видеть его усталость, уверенность и довольство. А он рассматривал публику и не чувствовал ничего. Почему? Может, потому, что вокруг него было все, что угодно, — сытость, глупость, кураж, амбиции, униженное лизоблюдство, спесь, чванство, раболепие... Все, кроме счастья.

Или — все люди просто глупцы? Только в теплых странах это — счастливые глупцы, а в холодных — несчастные? Потому что им просто не хватает солнышка?

Не видел он вокруг себя этим вечером ни одного счастливого лица. Только маски. И чувствовал, что сам стал такою же маской и более всего хотел... Ну да, он хотел пробежаться по мелкой песчаной речушке, разбрасывая тысячи бриллиантовых брызг... И чтобы папа и мама ждали его на берегу, и напитанный сосновым настоем воздух наполнял все его существо, и чтобы и день, и жизнь впереди были бесконечны, а все живущие на земле — добры и бессмертны. Только и всего.

Глава 85

Русская поговорка «Пьян, как сапожник» соответствует английской «As drunker as a lord». В эту ночь Гринев и напился, как лорд. Ибо все, что он вытворял, никакой сапожник позволить себе не мог.

Передряги ночей предыдущих, напряжение минувших дней — все это настолько измотало Олега, что ему казалось, стоит выпить совсем немного, и его развезет, растащит, как питона по нагретому пальмовому листу... Но все получилось наоборот. Охранники, от которых он избавлялся дважды, теперь не отходили от него ни на шаг, а он и не думал никуда скрываться.

Он завис в каком-то кабаке, просто чтобы посидеть и послушать музыку.

Ехать ему, кроме конторы, было некуда, да и приключений искать более он не мог — устал так, что его то бросало в жар, то знобило... А тут еще и горькое чувство — он так и не приблизился к непосредственным заказчикам убийства отца... А еще и куда более горькое чувство — отца убили из-за него, чтобы его, Гринева, вывести из равновесия и заставить делать... Что? Как раз то, к чему он более всего и стремился... Как раз то, что он теперь и делает.

Олег заказал рюмку, выпил, зажевал фисташками... А потом — буквально рявкнул на официантку: она тенью скользила меж столиками, убирая опустевшие рюмки и заменяя пепельницы... Сидеть перед пустым столом было скучно и неуютно, и Олег потребовал бутылку, мясной десерт и — чтобы не маячила! И взялся водку не пить — кушать! И наливал теперь не в рюмку, а в стакан и выпивал очередную порцию сразу после наспех выкуренной сигареты... Но опьянение не приходило. Он был трезв, как сапожное шило.

Странная озлобленность, телесная вялость и умственное беспокойство составляли причудливую смесь его теперешнего самоощущения... Он прикончил бутылку, потребовал другую, потом — третью... Ни облегчения, ни эйфории...

Просто когда в неизвестной по счету бутылке оставалось на донышке, неимоверное количество выпитого преобразилось в какое-то чудовищное качество: Гринев вдруг взъярился, перевернул столик, запустил стулом в эстраду, что-то выкрикивая бессвязно и агрессивно... Ближайшему халдею, попытавшемуся его урезонить, он въехал в ряшку с такой силой и энергией, что тот не то что перелетел — перепорхнул через перильца, отделявшие столик от эстрады... Охранники ринулись и повисли на Гриневе; он разбросал их, как медведь разбрасывает мелких шавок...

Атлеты — охрана кабака — тоже кинулись, и он дрался с ними, как безумный... Его силы удесятеряла ярость — и вскоре пятеро или шестеро охранников лежало на полу в отключке, в то время как половина людей Борзова занимались тем, что перекрывали вход, стремясь не допустить в зал журналистов... А Гринев тем временем подошел к стойке, распечатал пачку стодолларовых купюр, пустил их веером в зал, потребовал у бледного бармена коньяк, отпил из горлышка полбутылки, опустился на пол и мгновенно уснул.

Когда его уже везли в автомобиле, он вдруг очнулся, совершенно трезвым голосом приказал — «в контору» — и отключился снова. А потом был сон, навязчивый и бесконечный, когда он гнался за ускользающими во всполохах молний тенями, а тени — за ним... Он продирал глаза, видел перед собой раздуваемую порывами ветра занавеску, и там — за окном, причудливые строения, совсем непохожие на московские, и рокот грома, и новая вспышка освещала странное и чужое пространство... А он снова бежал за кем-то и от кого-то убегал, а потом — искал жилище, и оно было пустым и — чужим...