Читать книгу "Украденный Христос - Дж. Р. Лэнкфорд"

Сэм отправился в Челси нанимать грузовик. В одной лавке на Амстердам-авеню он купил поддельные паспорта, справки, свидетельства о рождении и карточки социального страхования на имена, которые они себе выбрали: Дэниел и Агнесс Кроуфорд, Чак О'Мэлли – их шофер и телохранитель, и Хетта Прайс, горничная. Феликс вернулся укладывать вещи и гадать, примет ли его Аделина после всего или их отношения непоправимо испорчены.

Мэгги, по-видимому, встала, хотя не выходила из комнаты. Феликс слышал, как она молится за стеной. Затем, проходя на цыпочках мимо двери, он вдруг различил ее шепот ребенку:

– Не спеши, солнышко. Слушайся маму. Не смотри, что творится вокруг, твое дело – расти. Не торопись. Пусть пока взрослые разберутся во всем, а ты не волнуйся. Слышишь, что мама говорит? Мама любит тебя больше всех на свете, кроме, разве что, твоего папы, так что будь умницей и потерпи немного.

У Феликса потяжелело на сердце.

В свое время он просил адвоката составить договор так, чтобы будущий отчим ребенка не мог на нем ничего выгадать. Мэгги, должно быть, не помнила, что в случае ее замужества договор о передаче недвижимости терял силу. В этом случае их ждет тяжба за право опекунства, которую он, Феликс, со своим капиталом наверняка выиграет. Адвокат предупредил его, что суд по семейным делам будет в первую очередь радеть за ребенка. Феликс не желал Мэгги зла, он всего лишь хотел, чтобы у нее было время пожить для себя и не думать, как прокормиться. Он знал ее и доверял ей; опасения вызывал тот, за кого она могла выйти, в особенности Сэм.

Но стоило Феликсу увидеть ее вчера, сияющую от счастья, как он понял: у него не хватит духу объясниться.

Она подняла голову, увидела его в дверях и вздохнула.

– Все в порядке, я просто разговариваю с малышом. Чувствую себя отлично.

– Уверена?

– Уверена.

Он переступил через порог.

– Я все-таки измерю твое…

– Феликс, хватит! Дай хотя бы минуту покоя!

Он обиженно замер, не понимая, чем заслужил эту резкость. Только что она как будто была на седьмом небе, и вдруг… Мэгги вздохнула.

– Прости. Заходи, посиди со мной. Посмотрим, что о нас говорят.

Феликс сел рядом с ней и включил телевизор. Он погладил ее по животу, который так вырос вместе с ребенком, что, казалось, сам просился под руку. Даже отец Бартоло в конце концов согласился прикоснуться к ее круглому боку и поговорить с малышом.

– Тебя не беспокоили галлюцинации? А новые приступы? Ты ведь скажешь мне о них в случае чего, правда?

Она не ответила.

– Я должен знать все. Это очень важно. Если…

– Сколько раз говорить! – взорвалась Мэгги.– Мне плевать на то, что со мной будет. Думай о ребенке.

– Тебе может стать очень плохо. Сейчас самый опасный период, и если ты будешь утаивать…

Мэгги приподнялась на локтях.

– Ты сам сказал, что после тридцати трех недель ребенок способен жить самостоятельно, так?

– Именно поэтому я уже несколько недель даю тебе кортикостероиды – чтобы его легкие дозрели, если что-то пойдет не так, но…

Она со вздохом откинулась на подушки.

– Феликс, я уже устала повторять. Устала повторять. Случись что – спасай ребенка. Режь, не жалея.

Интересно, думала ли она, что может не дожить до свадьбы с Сэмом?

– Если понадобится, убей, но спаси ребенка. Остальное меня не волнует. Слышишь? Не волнует!

Он погладил ее по руке.

– У нас есть все необходимое для кесарева сечения. Зачем ты так говоришь?

Феликс нагнул голову и снова прикоснулся к ребенку у Мэгги в утробе, стараясь не смотреть ей в глаза. В последнее время она постоянно вела себя так, когда Сэм был в отъезде,– твердила: «Убей меня, спаси малыша» и так далее. Феликс делал вид, что не замечает, старался не слушать, хотя в глубине души знал, по чьей вине все это происходит.

Если бы не он, ничего бы не случилось. Ее давление было завышенным с самого начала. Когда она подписывала бумаги, когда терпела уколы, когда принимала в себя бластоцисту с ядром клетки из плащаницы, он сознательно рисковал ее жизнью. И не важно, что ничего страшного не предвиделось. Нельзя было позволять ей идти на такое.

Доказательств у Феликса не было, однако он знал, что подъемы давления и приступы с галлюцинациями связаны между собой. Со дня на день, с минуты на минуту у нее могли развиться отеки, появиться белок в моче, поскольку зрительные нарушения проявлялись все интенсивнее. Удивительно, что она до сих пор ничего не почувствовала. Прогноз был объективным, а он, Феликс Росси, лишь усыплял собственную совесть, чтобы как-то пережить это долгое ожидание.

Дни летели как во сне. Жизнь его как будто принадлежала кому-то другому: все бегут, Мэгги собирается замуж, ее здоровье под угрозой… А с прошлой ночи, когда Сэм рассказал ему о Брауне, жизнь вообще перестала походить на явь. Что ж, придется выносить просьбы Мэгги разрезать ей живот и спасти ребенка – отчасти потому, что в минуту критического выбора он так и сделает.

Нет, тут он тоже солгал.

Феликс вел наблюдения, делал тесты. При первом тревожном сигнале он введет ей магнезию для профилактики судорог и выполнит кесарево сечение, едва ее состояние выровняется. Все займет не больше получаса. Мэгги поправится, дай только срок.

Феликс закрыл глаза и прислушался к сердцебиению малыша, к его движениям в водах материнской утробы. Оправдает ли ребенок его надежды? Шансы невелики. Долгими месяцами терзался Феликс этой мыслью, но все же знал: останься хотя бы крупица надежды, и он не только взрежет Мэгги живот, но и пойдет в тюрьму, отдаст последние деньги, пожертвует репутацией, жизнью – всем ради ребенка, способного вырасти Христом. Больше ничто на свете не имело для него значения.

Феликс даже не взглянул, когда на экране возникла заставка срочного выпуска новостей. Он слушал не вслушиваясь. Ему хотелось остаться с Мэгги и ребенком, хотелось обдумать, как он дошел до состояния безумца, возомнившего себя Моисеем и готового погубить невинное существо во спасение своего народа.

– Феликс, Феликс, смотри! – позвала Мэгги.

Она схватила пульт и прибавила громкость. Шел прямой репортаж с демонстрации, собравшейся на Капитолийском холме в Вашингтоне. Конная полиция, бетонные и веревочные ограждения встречали многотысячную толпу, которая тем не менее не убывала, а продолжала расти.

Феликс следил за экраном как завороженный. Вскоре камера перенесла их в Париж, на площадь Согласия (бывшую Гильотинную), где люди размахивали плакатами с изображением отрубленных младенческих голов с нимбами.

– Какой кошмар! – вскрикнула Мэгги, обхватив живот. На окровавленном кинжале виднелись два слова – «Этатс Унис».