Читать книгу "Дорогая буква Ю - Игорь Шестков"

В карантине

Психоделика и ужас…

20 дней в карантине. Кончится это когда-нибудь?

Неожиданно для меня, автора, окружающая действительность изменилась, стала похожей на мой внутренний мир… на мир моих рассказов.

Какая ирония! Критики могут теперь, не кривя душой, называть меня реалистом. Поверьте, я этого не хотел. Больше того, я и писал все это для того, чтобы ТАК не было. Но просчитался. Так стало. И непонятно, будет ли когда-нибудь как-нибудь иначе. Год катастрофы — 2020 — я предсказал в рассказе «Крысолов». То, что случится, — в «Даржилинге».

Корневой или «лодыжечный» фашизм человека вылезает сейчас из тухлого болота подсознания везде, не только на родине щегла. Мне уже пришлось по-немецки читать что-то вроде: «Будет вовсе не плохо, если сдохнет миллион стариков, больных и уродов. Останутся, мол, сильные и здоровые. Разумеется, это частные мнения».

Самое страшное подтверждение этой нехитрой мысли — брошенные в массе в испанских домах престарелых сбежавшим персоналом старики и старухи. Их обнаружила испанская армия. Трупы, трупы, стонущие умирающие. Опять выползли на свет чудовища Гойи. Они впрочем никогда и не исчезали… только маскировались. Банальность, но как больно все это.

Некоторые немецкие политики уже начали пускать розовые слюни и разглагольствовать о том, что надо «после Пасхи» смягчить ограничения на социальные контакты. А то мол «промышленность и бизнес страдают и молодые люди страдают». И это, несмотря на то, что число заболевших коронавирусом в Германии растет экспоненциально. За последние сутки — чуть ли не семь тысяч новых заражений.

Относительно низкая смертность в Германии — показатель того, что медицинская система еще работает. Но этот «золотой» период кончится, как только число нуждающихся в интенсивном лечении превысит количество коек для интенсивного лечения. Это может случится уже завтра или через неделю. И тогда смертность резко возрастет… будет «как в Италии». Скрежет зубов…

Все это политики-оптимисты знают не хуже моего, но привычку оценивать ВСЕ… жизнь… по принципу «что хорошо для индустрии и банков — то и хорошо, а все остальное — плохо» невозможно вытравить месяцем карантина…

Германия-машина и люди-роботы показывают себя какое-то время с лучшей стороны… но, упаси бог, случится что-то, что роботы не в состоянии осознать, то, что машина государства не сможет переварить своими свинцовыми кишками…

Еще немного и все тут покатится вниз…

Я вижу это — в выражении глаз гуляющих по моему району демонстративно против правил втроем, вчетвером молодых людей. Да, в их бычьем упрямстве, в их непроходимой тупости. В их самодовольстве… мы, молодые, выживем, а вы, старье, все сдохнете…

В Нью-Йорке устанавливают мобильные морги, а в Москве — люди наслаждаются «собянинскими каникулами». Каждому свое.

Ты спрашиваешь, почему я, эмигрант, напечатался в Петербурге? Хотим мы этого или не хотим, нравится это нам или не нравится, но главный наш читатель — на оставленной родине. Включая конечно всех людей русского слова по всему миру. Я 11 лет колебался… а в конце прошлого года, предчувствуя конец нашей цивилизации, решил все-таки напечататься и в Ленинграде.

Понимаешь, теперь все будет по-другому. ВСЕ.

Все.

Мы только в самом начале тяжкого пути короны (в одном из моих рассказов сумасшедший герцог тащит гигантскую корону).

Не знаю, куда он приведет, не знаю, сколько лет продлится… но знаю, что «прошлого больше не будет».

Мир изменится фатально и страшно.

Не знаю, переживем ли мы это.

Я хотел поставить точку. По крайней мере для себя.

Потому что нет больше — там и тут, нет больше они и мы… Мы все под ударом. Все стоим голые на плацу и смерть косит нас как траву.

Искренно и горячо желаю тебе и всем твоим — здоровья и радости в эту горестную годину.

Писал последнюю, состоящую из отрывков-рассказов готическую повесть «Покажи мне дорогу в ад», пытаясь бороться с тягостном предчувствием катастрофы.

Просил высшие силы — отведите, перенесите на более поздний срок… заклинал, как умел, умолял… все естественно напрасно. ОНО ударило, и, как всегда, беда пришла не оттуда, откуда я ее ждал. Я думал, Россия атакует Балтику и Украину и начнется европейская атомная война. В которую Америка из трусости и эгоизма не вмешается. Предчувствие не обманывало. Лишь форма апокалипсиса оказалась другой. А суть предчувствия была правильной. Старому европейскому миру пришел конец.

Да, да, когда-нибудь человечество победит и эту болезнь. Непонятно только когда и как.

Писать больше не могу. Надо или замолкать навсегда или радикально менять тональность. Сбрасывать саднящую кожу… Или — все тело.

Сколько это еще продлится? Кто знает. Сам вирус не уйдет. А уничтожить его человечество не может.

Начал сам с собой играть в давнишнюю детскую игру. Спрашиваю себя. Где бы ты хотел оказаться?

И перелетаю в мыслях…

Вчера вечером страшно захотелось в Сан-Франциско. Почему? Сам не знаю. Гулял там в мае 2006 года. По следам Хичкока.

Сколько народу было на улицах прохладными вечерами! Туристы и аборигены…

И все какие-то возбужденные… бегут куда-то… толпами… танцуют, дергаются, ревут… накурившиеся, нанюхавшиеся, бухие… Почти все — цветные. Мулаты, метисы.

Мустанги. Да, взбесившиеся мустанги. То ли в течке, то ли в амоке… но живые.

Для меня обложка — это что-то вроде ларца… ящика Пандоры… саркофага, если угодно. А внутри — текст — мумия нашей жизни, жаждущая воскрешения и новой жизни в голове у читателя.

Обложка запирает… и тем приятнее — прочтя текст — выпорхнуть мотыльком и из книги и из нашей постылой жизни на просторы иных пространств.

Вдогонку. В конце 80-х я ради забавы занимался переплетом старых русских книг, делал тканевые переплеты… и такие обложки мне нравились больше всего. Без картинок, без букв… Без названий, без автора… названия нет, нет и автора, мы все пишем одну книгу… только разные ее главы. И чудесный старославянский язык…

Для меня чувство правоты — самая убийственная иллюзия на свете. Моя проза — это всегда только предложение. Попробуйте так… на свете нет ничего абсолютного… нет ни правоты, ни неправоты… есть только самоутверждающиеся экзистенции. Иные нам приятны, иные нет.

Почему не получится написать роман о событиях 1993 года?

Мне — со стороны — представляется, что все эти мощные даты российской истории — 1990 и 1991 и 1993 и 1994 и 1996 и наконец 1999 — только этапы нисхождения горбачевской перестроечной России в новый, специальный ад.

По нелинейной лестнице…

Не трагедия… путь в никуда. В ничто.

Путь безумца, разгоряченного социальными галлюцинациями и страхами.