Читать книгу "Знай мое имя. Правдивая история - Шанель Миллер"

Конечно, слова были оскорбительными, но смысл беспокоил еще больше. Например, этой фразы:

Я гляжу только на ноги. О, выглядит отлично.

Трамп и Билли Буш оценивали женщину — не по памяти, не гипотетическую, — то есть они не «просто болтали», а пристально рассматривали в окно женщину, которая приближалась к их автобусу. Она была там — вполне очевидная, но не воспринимаемая как равноправное им, такое же дышащее существо. Я представила, как она стоит на улице, терпеливо ждет встречи и улыбается. Она олень. Она не видит то, что видим мы, — притаившегося в кустах горного льва. Я шепчу ей, чтобы она насторожилась. Чтобы бежала. Когда те двое выходили из автобуса, «мужской треп» сменился деловым разговором — хищники на ходу стали светскими мужчинами: «Не хочешь обнять старика Дональда?» Я будто видела, как она тепло приветствует обоих, как идет между ними, держа их под руки. Меня обуял страх: какое еще неизведанное подстерегает нас в будущем.

Это был просто мужской треп. Личная беседа, случившаяся много лет назад. Мы болтали, как болтают два мужика где-нибудь в спортивной раздевалке.

Вместо того чтобы принести извинения, Трамп переключает наше внимание с конкретного разговора в автобусе на анекдотичную болтовню в мужской раздевалке — кстати, еще одно место, недоступное для женщин. Он ни разу не упомянул, что в принципе не должен был так высказываться, он лишь счел нужным уточнить, что все говорилось в личной беседе — то есть это не предназначалось для людских ушей. Мы вообще не имели права этого знать. Он не сожалел о своих словах — он лишь сожалел, что его поймали на сказанном. В этом Трамп очень походил на знакомого мне персонажа. Вот признания, сделанные в «личной беседе»:

Я просто начинал целовать их. Просто целовать. Я даже не ждал их реакции…

Брок. Я поцеловал ее.

Представитель окружного прокурора. И вы — перед тем как поцеловать ее — не спросили разрешения?

Брок. Нет.

Из «личной беседы»:

Я оседлал ее, как сучку.

Брок. Я поцеловал ее в щеку и ухо, трогал ее грудь, снял с нее платье.

Из «личной беседы»:

Хватай их за мохнатую киску.

Брок. Я снял с нее белье… и проник в нее пальцами.

Из «личной беседы»:

Я попробовал… ну и трахнул ее.

Да, мы живем в такое время, когда нелегко отличить слова президента от слов девятнадцатилетнего насильника.

Общество ставит перед женщиной почти невыполнимую задачу — научиться отделять безобидное от опасного, то есть уметь предвидеть, на что способны некоторые мужчины. Когда мы безошибочно — по словам, по поведению — признаём приметы домогательства и насилия, Трамп заявляет, что мы не всё, оказывается, понимаем. И опять прочитывается подтекст: это просто слова; вы слишком бурно реагируете, обижаетесь, впадаете в истерику, грубите… расслабьтесь уже!!! Именно поэтому мы предпочитаем пропускать мимо ушей угрожающие заявления, не замечать настораживающих знаков, просить прощения за свою паранойю. Мы отправляемся на вечеринку или свидание, желая думать, что это всего лишь вечеринка или свидание. Но когда нами пользуются, после чего мы, избитые и изнасилованные, буквально приползаем домой, нас упрекают: «Как можно быть такой наивной, совсем не замечать опасности, настолько утратить бдительность? А чего ты, собственно говоря, ожидала?» Трамп четко дал понять: игра ведется нечестно, правила постоянно меняются, результаты фальсифицируются. Не имеет значения, что вы считаете посягательством и насилием, потому что в конце концов решает он.

На записи разговора Трампа с Билли Бушем можно уловить характерный звук — это перекатываются драже в маленькой коробочке «Тик-так». Будто слышу, как их хозяин бормочет: «Съемка на всякий случай одну, вдруг придется ее целовать». Вы можете сказать: «Да ладно! Ну просто мужик! Просто ест мятные конфетки! Просто едет в автобусе!» Однако у меня тот звук вызвал другие ассоциации: щелчок дверного замка, когда мужчина, входя к тебе в комнату, запирает за собой дверь, а твое тело все напружинивается. Женщин учат замечать малейшие движения, анализировать свершившиеся действия и обдумывать последующие, постоянно оценивать, насколько далеко могут зайти словесные угрозы. Перед нами стоит задача защищаться при любом развитии событий, всегда планировать пути отхода, зажимая в кулаке связку ключей, — все это не только наш природный инстинкт, но и часть повседневной жизни.

Шестого июля 2016 года, всего через месяц после моего выступления в зале суда, молодой чернокожий парень Филандо Кастилья ехал домой из магазина, когда его — из-за поломанного заднего фонаря — остановил полицейский и выпустил в него семь пуль. Его невеста записала на видео, как он рухнул на руль, белая рубашка пропиталась кровью, став похожей на японский флаг. На заднем сиденье в это время находилась их четырехлетняя девочка. «Тут настолько все очевидно, что нет никаких сомнений, каков будет вердикт. Прежде всего, он должен быть справедливым», — подумала я тогда. Все улики налицо, вы не сможете отвернуться от них, не сможете найти лазейку.

Однако шестнадцатого июля 2017 года присяжные вынесли убийце оправдательный вердикт. В Окленде люди вышли на улицы. Кто-то называл это беспорядками, я считала это естественной реакцией, у которой была веская причина. Мои показания на суде трудно было считать полными, так как в самый ответственный момент я потеряла сознание. Филандо был лишен даже этой возможности: он не мог присутствовать на суде, не мог давать никаких показаний, потому что был мертв. Мне хотелось бы, чтобы прокурор все время вызывал Филандо, заставляя присяжных смотреть на пустое место свидетеля, и чтобы только имя его эхом раздавалось в судебном зале. Это звучало бы ответом на все вопросы: «Как вы ласково звали свою малышку?», «Сильно у вас уставали руки, когда вы носили ее?», «Могли бы вы подумать, одеваясь тем утром, что это будет одежда, в которой вы умрете?», «Какой торт вы хотели бы заказать на свою свадьбу?»

Офицер заявил, что был напуган, что у него были основания полагать, будто Филандо потянулся за пистолетом. Ну конечно, рассказывайте дальше свои сказки. Мужчина, прикрытый броней из тонкой хлопковой рубашки, в машине, забитой пакетами с плавящимися от жары продуктами и с маленькой девочкой на заднем сиденье. Конечно, он собирается выхватить пистолет и выстрелить в пуленепробиваемый жилет копа. Чтобы потом полжизни скрываться под чужим именем? Зачем бы Филандо убивать невинного человека через сорок секунд после их встречи? Но зачем это было делать офицеру полиции?

Давайте снова обратимся к урокам мистера Эрнандеса и посмотрим на чудо экранизации в фильме «Челюсти». Мистер Эрнандес заметил, что на протяжении примерно восьмидесяти минут фильма мы не видим ни одной акулы. Мы слышим страшные истории, замечаем зловещий плавник, видим окровавленные тела жертв. Мы уже подготовлены к тому ужасу, который должны испытать. Именно поэтому, когда происходит первое грандиозное появление акулы в кадре, мы видим всё то, к чему нас готовили, и в первую очередь — безжалостные, жаждущие крови челюсти. Перед тем как остановить Филандо, полицейский сообщил по рации о мужчине, похожем на подозреваемого в ограблении, особенно он подчеркнул такую характерную особенность, как нос с широкими ноздрями. И когда полицейский подошел к окну машины, он уже не мог увидеть Филандо в его тонкой рубашке, он видел все, что засело в его голове об источнике повышенной опасности, — чернокожий, широкие ноздри, пистолет. Вопрос не в том, кто мы есть, а в том, чем мы являемся в глазах других. В том, какими чертами нас наделяет общество. Филандо собирался стать жестоким убийцей в такой же степени, в какой я мечтала заниматься сексом за мусорным баком.