Читать книгу "Разбойник - Керриган Берн"

Горло Дориана жгло. Ее слова. Ее глаза. Ее слезы. Ему было невыносимо видеть их, он боялся, что его сердце будет расширяться, пока его грудь не лопнет. Сцепив зубы, он сморгнул с ресниц непонятный туман.

А потом, запаниковав, резко сел, готовый убежать.

– Дориан, нет! – Фара шокировала мужа, положив на него длинную, гладкую ногу и так крепко прижавшись к нему всем телом, что ему пришлось бы сделать ей больно, чтобы освободиться. – Не убегай от этого!

– Фара… – прохрипел он, теряясь в буре эмоций, переполнявших его горло.

– Ты мой, Дориан Блэквелл, – твердо проговорила она со свирепой властностью, столь чуждой ее ангельскому лицу. – Только мой. – Дориан почувствовал соленый вкус ее языка, когда целовал ее, ощутил холодную влагу на своих щеках, когда она приняла мужа в свое тело, обхватив его руками и ногами.

Он вцепился в нее, она льнула к нему. Их руки блуждали и исследовали. Удовольствие быстро расцвело, и кровь запела. Одновременная кульминация, столь сладостная и продолжительная, разрушила все барьеры, оставшиеся между ними, сплавив их души и голоса в древнюю песню пульсирующего блаженства.

…Дориан прижимал жену к себе, устраиваясь под одеялом.

Как только они улеглись, он поцеловал ее веки.

– Я люблю тебя. – Ее щеки. – Я люблю тебя. – Надолго задержался на мягком уголке в изгибе ее плеча. – Я люблю тебя.

Фара приподняла голову, сияющая улыбка обнажила ее маленькие ровные зубы.

– Я рада, что ты привыкаешь к этой фразе. – Она поцеловала его подбородок. – Ты будешь должен говорить это по крайней мере один раз в день. До конца нашей жизни.

Дориан и без того собирался это делать, но все же приподнял брови в притворном удивлении, очарованный тем, что его жена снова стала игривой.

– Каждый день, говоришь?

– И гораздо чаще в те дни, когда мы поругаемся, – мудро предупредила она.

– А из-за чего ты собираешься со мной ругаться?

Фара бросила на него властный взгляд.

– Поверь мне, случай еще представится.

Собственный смех показался чужим даже для его ушей…

– Фея? – пробормотал Дориан, чувствуя, как сонная истома пробирается сквозь его кости, и ощущая тепло ее крошечного тела.

– М-м-м?.. – Фара силилась поднять тяжелые веки, но ей не удавалось открыть глаза достаточно широко, чтобы как следует рассмотреть его.

– Я тебя люблю.

Зевок едва не сломал ей челюсть, и Фара похлопала его по груди.

– Ты уже это говорил, – вымолвила она.

– Я говорил это как Дориан. Но я должен каждый день говорить тебе о своей любви и от имени Дугана.

Ее подбородок задрожал, но на этот раз в слезе, скатившейся по щеке, не было печали, только радость, и поэтому он стер ее поцелуем, а потом попытался сменить ее положение, чтобы уйти, когда она заснет.

– Иногда ты смотришь, как я сплю, да? – спросила она, уже более настороженно.

Дориан не ответил ей.

– Ты не мог бы так же поступить этой ночью, да еще и обнять меня?

– Поверь, я действительно не должен этого делать.

Она положила ладонь Дориану на грудь, прижав его к постели.

– Останься!

– Но вдруг я сделаю тебе больно?

– Не сделаешь! – уверенно проговорила она, прижимаясь щекой к его груди и все еще обхватывая его бедра ногами. Она уснула в одно мгновение, как и в те времена, когда они были детьми.

Дориан действительно не спал и наблюдал за женой. Чем глубже он постигал происходящее, тем быстрее таял его страх. Фара не была его слабостью. На протяжении всей его забытой богом жизни она была источником его силы, и теперь, когда они воссоединились, он мог победить все что угодно. Даже прошлое.

И уж тем более будущее.

Дориан закрыл глаза, отождествляя пространство в своей душе с миром и надеждой.

Прежде чем Блэквелла сморил сон, он прошептал ей на ухо клятву, которую будет повторять каждую ночь, пока время не возьмет свое:

Я делаю тебя своим сердцем.При восходе Луны.Чтобы любить и почитать тебя,Всю нашу жизнь.И пусть мы возродимся,Пусть наши души встретятся и все узнают.И снова будут любитьИ помнить.

Эпилог

– Ради бога, Блэквелл, перестань расхаживать взад-вперед и выпей еще! – пробормотал Мердок, отмахиваясь от призывающего к тишине Тэллоу. – Из-за тебя вся комната ходуном ходит. Меня скоро укачает, если ты не перестанешь.

– А я д-думаю, что комната кружится от виски. – Тэллоу взял бутылку у Мердока и передал ее Фрэнку Уолтерзу, а тот, в свою очередь, протянул ее Кристоферу Ардженту.

– Леди Блэквелл приказала, чтобы ты вдрызг напился, прежде чем она впустит тебя к себе. Я стараюсь следовать тому же указанию, – проговорил Мердок заплетающимся языком.

Меривший шагами коридор Бен-Мора, Дориан остановился и хмуро посмотрел на своего пьяного управляющего.

Он пришел именно сюда потому, что гобелены приглушали крики рожавшей Фары.

– С каких это пор все в этом чертовом замке стали выполнять приказы от другого Блэквелла? – прорычал он, все еще разъяренный тем, что жена и целая толпа вообразивших себя начальницами женщин изгнали его из родильной комнаты.

«Чтобы не мешался под ногами, – сказали они. И имели наглость добавить: – И чтобы не хмурился и не отдавал нам приказания».

Он вовсе не хмурился, черт побери!

Арджент размеренным движением наполнил спиртным хрустальные бокалы и подал один из них Дориану.

– Это самое лучшее шотландское виски Рейвенкрофта, – произнес он голосом таким же темным и насыщенным, как скотч в их бокалах. – Он прислал его тебе как раз для этого случая. А теперь перестань хмуриться и выпей.

– Да я, черт во… С меня хватит! – Громкий голос эхом разнесся по большому залу, и все бывшие заключенные тюрьмы Ньюгейт поспешно отвели глаза и стали с большим интересом разглядывать гобелены или свои сапоги.

Осушив свой бокал, Дориан поставил его на стол, когда пучок соболиных кудряшек и липких рук ворвался в его объятия.

– Папа, няня дала мне булочки и персиковый джем! – Четырехлетняя дочь Дориана, Фэй, зажала измазанной джемом ручкой его глаз со шрамом.

– Вижу-вижу. – Рассмеявшись, Дориан подхватил Фэй на руки и прижимал к себе, пока ее пухлые ножки обхватывали его ребра.

– Ты не можешь ничего видеть, – возмутилась она. – Я же прикрыла твой волшебный глаз.

Дориан усмехнулся, крепче прижимая к себе дочь, и это немного ослабило мучительный страх в его сердце.